Она для виду что-то показывала мне в анкете. Я понимала, что она делает это, чтоб никто не догадался, о чем на самом деле идет разговор.
— Спасибо, я поняла, — сказала я, забирая свои бумаги.
Я этой женщине благодарна по сей день. Это тоже — из разряда везения. Так бы последних сил лишили на экзаменах, заставив еще думать, что я сама виновата, что плохо готова…
Но, конечно, я просто обалдела.
Мы ж в других представлениях воспитывались. И мне хотелось продолжать верить в то, что было внушено с детства: в справедливость и правильность курса «нашей солнечной страны», как в песне пелось. Я даже думала несколько дней, что зря смалодушничала. Может, это все пустое…
Нет, много лет спустя я узнала, что указание «валить» действительно существовало. И — валили на экзаменах беспощадно.
В общем, пришла домой, рассказала Танюсе. Она мне посоветовала поступать в Ленинский пед.
— Я не хочу быть училкой! — стонала я.
— Надо получить диплом. Потом разберешься. Ничего не поделаешь.
Она меня убедила.
Я подала документы на филфак МГПИ имени Ленина.
Танюся вызвала папу. Она понимала, что мне необходима поддержка. Он, к моей великой радости, приехал.
С папой мы к тому времени очень редко виделись.
Пока он жил с тетей Женей, которую у нас дома не уважали (а зря), мы встречались достаточно часто. Она была человеком добрым и легким. Ей и в голову не приходило ревновать меня к отцу. Как-то все у нас складывалось естественно, без обид. А потом она уехала в Ленинград. Я не знаю, почему, но думаю, что ей, наверное, хотелось зарегистрировать брак с папой, какой-то статус приобрести, а он на это не решался из-за активного противодействия всей своей родни. В общем, она уехала.
А через некоторое время появилась другая женщина. С ней папа знаком был еще по университету: она тоже закончила юрфак ЛГУ. Но была на десять лет младше папы. В общем, ей было примерно тридцать лет, когда она за него вышла замуж, забеременев. А папе — сорок. У них родился сын Павлик.
Вот тут (со второй папиной женой) мне не повезло. Ну — бывает. Она оказалась женщиной редкой злобности. Допускаю, что злоба ее была направлена лишь в мой адрес. Может, в остальном это был ангел. Но в отношении меня она сделала все, чтобы обрубить все возможности общения с папой. Я не хочу тут вспоминать гадкие эпизоды, связанные с ней. Потом, много лет спустя, папа признался, что очень ошибся в ней, что тяжелее человека не встречал.
Она стала моей бедой. Потому что мне очень нужен был папа. Вот и все.
А могла бы — в случае хоть небольшой душевной доброты, стать мне родным человеком. Не случилось.
В общем, перед вступительными экзаменами папа все-таки приехал. И это очень меня поддержало.
Горюя по неосуществимой мечте, я думала, а не правильнее ли мне было подать документы на юридический? Меня и эта профессия — в исключительно романтическом ключе — очень интересовала. И вот я стала размышлять об этом вслух, советуясь с папой. Он изменился в лице и очень жестко сказал:
— В стране, где нет законов, юристом быть нельзя.
Я никогда и ни от кого не слышала такой точной и емкой формулировки. Признаться, я не до конца ее поняла и прочувствовала, но кое-что уже осознала.
И еще сказал мне папа очень поразившую меня тогда вещь:
— Запомни, самые злостные и подлые преступники у нас — милиционеры. У меня праздник на душе, когда я докапываюсь до их преступлений и нахожу достаточно доказательств, чтобы посадить кого-то из этих мерзавцев.
Вот это я не поняла совсем. Осталось в памяти, как нечто удивительное, не свойственное папе — он был добр и человечен. И еще — как это, в советской милиции — самые злостные преступники?.. Но папа знал, что говорил… А мне, чтобы это понять, пришлось прожить жизнь.
И еще очень важные слова сказал мне папочка: когда я пожаловалась, что очень устала и эта усталость может мне помешать хорошо сдать экзамены, он посоветовал:
— Ты думай вот как: в любом случае ровно через две недели это все кончится. Чем бы ни кончилось, как бы ни кончилось — все кончится через две недели.
Этот способ очень мне помог и помогает до сих пор. Любое страдание или тяжкое ожидание легче преодолеть, когда знаешь срок его окончания. Силы мобилизуются, и их действительно хватает.
А еще была просто мистика: перед экзаменом по истории папа сказал, как он сдавал когда-то историю и что достались ему вопросы «Реформы Петра Первого и Гражданская война».
— Так что можешь не повторять, тебе не достанутся, чудес на свете не бывает, — сказал папа.
И я не повторяла. Но почему-то, приехав на экзамен заранее, решила прочитать именно эти темы. И прочитала прямо перед дверью аудитории.
Мне достался именно этот билет!
Я просто ахнула вслух!
— Не готовы отвечать по билету? — спросил меня кто-то из экзаменаторов.
— Готова без подготовки. Моему папе достался такой же билет когда-то…
— И что он получил?
— Пятерку!
— Ну что ж, посмотрим, как готовы вы.
Я отвечала не хуже папы.
В институт я поступила.
И вот интересная деталь. Не просто интересная, но важная и показательная, не могу ее обойти.
Описанный мной Гораций поступал в иняз имени Мориса Тореза. Вечером перед сочинением (и он, и я писали сочинения в один день) он позвонил, мы немного поболтали. Я сочинения не боялась, тут я была корифей. Он вдруг сказал, что я должна подстраховаться, мало ли что бывает. Я ответила, что на любую тему напишу. Если я что-то могу в этой жизни, так это написать сочинение. И вдруг он сказал:
— Я тебе могу назвать одну из тем, которая завтра у вас будет.
И назвал.
Это была тема по Горькому.
Эта тема была именно такая, слово в слово, как он мне сказал накануне! Он и свою тему знал.
Это к вопросу о чистоте и неподкупности в советские времена. Ничто не возникает из ничего. А почва к тому, что произросло ныне, создана была уже тогда.
Когда я несколько дней после неподачи заявления в МГУ приходила в себя и меняла свои планы на будущее, мне позвонил один знакомый — из тех, кто посещал подготовительные курсы в университете. Я ему прямо сказала о том, что должна поступать в Ленинский. Объяснила, почему. Он мудро ответил:
— Не горюй. Там профессорский состав сейчас сильнее эмгэушного. Там такие столпы науки сидят, один Лосев чего стоит!
Так я впервые услышала имя Лосева. Я ничего о нем не знала. На мой вопрос о том, кто это, мой всезнающий приятель ответил:
— Это русский философ-идеалист, так о нем в Британике написано.