Комплексы с опорой на негативные отличия начались у меня с трех лет. На прививку от кори, сделанную в детском саду, организм отреагировал воспалением. Начался ревматоидный артрит. Меня забрали из садика и положили в больницу. Сначала в одну, потом в другую, третью. Что интересно, мне было легче общаться с детьми в больницах, чем в детском саду, но, несмотря на диагноз, я не ощущала себя такой же, как они. Скорее, я чувствовала себя гостем, чем больной.
В детский садик я больше не вернулась, из больницы меня увезли на лечение в деревню. Родительскими стараниями и народной медициной к тому времени, когда надо было идти в школу, я уже бегала. Но ужасные прогнозы врачей и полиартрит, перешедший в хроническую форму, подкосили и без того тревожную маму. Теперь все воспитание было нацелено на то, чтобы уберечь ребенка от возможных опасностей и оградить от непосильных испытаний. Гиперопекой душили.
Оторванность от здоровых детей и нежелание принадлежать к миру больных так и оставили меня на долгие годы где-то посередине. Каждый раз, слыша от врачей рекомендации оформить инвалидность, я не могла поверить, что речь идет обо мне. Я не ощущала и не хотела ощущать себя больной, ненормальной, тем более инвалидом. Особенно обижали реплики врачей, касавшиеся будущего. Как-то раз одна женщина ревматолог с заботой сказала мне, уже взрослой тогда девушке: «Все будет хорошо! Такие, как вы, прекрасно находят пару в своей среде». Помню, как все внутри возмутилось: «Какие такие, как вы? Какой такой своей среде??? Ничего не хочу об этом слышать и знать!» Но я промолчала.
Многие годы в разных формах я слышала дома одну и ту же мысль: Сонечка у нас не такая, как все, слабенькая. Мне запрещали гулять за пределами двора, видимого из окон, объясняя это тем, что в случае опасности другие дети убегут, а я — нет. Меня кутали в теплое, кормили полезным, возили по санаториям, таскали по всевозможным врачам. Казалось, все силы семьи направлены на борьбу. Это был настоящий культ болезни.
Даже школу мне выбирали «для здоровья». Такую, чтобы зимой суставам было не холодно. Школа находилась далеко от дома, и поэтому туда и обратно меня отвозили родители. В младших классах это было нормальным, никто не стеснялся мам, пап, бабушек и дедушек, приходивших после уроков. Но когда с третьего класса все стали расходиться по домам самостоятельно, я каждый раз испытывала неловкость оттого, что вынуждена ехать из школы с мамой или бабушкой, вплоть до восьмого (!) класса, когда появился более удобный транспорт, и мне разрешили ездить домой самостоятельно. Бабушку я стеснялась больше всего. И того, как она одета и как ведет себя. Например, она могла пойти к учителю музыки и попросить его позаниматься со мной отдельно. Я помню, как злилась на нее за такие вторжения в мое школьное пространство. А иногда, если уроков было много и после нужно было ехать на какие-нибудь еще занятия, мне приносили еду прямо в школу. И есть приходилось на глазах у всех.
Все это «особое» обращение я принимала внешне смирно. Но внутри то и дело ощущала бурлящее раздражение. Мой статус «особенной» усугубляли и учителя. Каждый раз, когда я, пропустив немало занятий, писала контрольную на отлично или лучше всех сдавала какой-нибудь тест, меня ставили в пример: вот, мол. Сонечка вон как много болеет, пропускает, а учится на одни пятерки!
Как ни странно, это не испортило отношений с одноклассниками. Возможно, оттого, что я не придавала большого значения этим успехам, всегда делилась домашним заданием, давала списывать на контрольных. В школе, в самом процессе, мне было интересно и легко. И я ощущала себя хоть и не такой, как все, но все еще полноценной частью класса.
Это чувство «я не такая, как все» стало фундаментом. Отправной точкой. Ну а на нем, кирпичик за кирпичиком, через всю жизнь устремилось к небу громадное здание разнообразных комплексов.
Первые девчачьи комплексы возникли с появлением лучшей подруги.
Новенькую девочку, пришедшую во втором классе, подсадили ко мне. Мы тут же стали не разлей вода, и, так как всюду ходили вместе, нас постоянно сравнивали, будто сестер. И во всем, кроме учебы, это сравнение было не в мою пользу. Только сейчас я понимаю, как глубоко завидовала всему в ней. Начиная от ручек и фломастеров, которые были лучше моих, заканчивая белоснежной голливудской улыбкой. Почему улыбкой?
Сравнивать улыбки я стала, услышав дома о том, что у меня де неправильный прикус. Однажды бабушка удивленно посетовала, мол, как странно — у всех зубы сходятся друг с другом ровно, а у тебя как-то под углом. Если взглянуть в профиль, передние зубы у меня действительно чуточку выступают. Поход к ортодонту, хотя и опроверг гипотезу о неправильности прикуса, особой радости не принес. Врач объяснил, что такая небольшая особенность возникла из-за размера челюсти, который не исправить даже пластинкой. Зубам тесно, и они немного торчат. С тех пор началась моя битва с нижней частью лица. Я всю жизнь старалась спрятать ее от фотоаппарата, замотаться в шарф до самого носа, чем-нибудь прикрыться. Масло в огонь борьбы со ртом периодически добавляла мама. Так, однажды, всего однажды, без осуждения, но с тревогой она, стоя рядом со мной нос к носу, сказала, что у меня плохо пахнет изо рта. Пояснив «ты, наверно, голодная или плохо почистила зубы». Но начало я запомнила совсем иначе. Для меня оно прозвучало как «у тебя всегда плохо пахнет изо рта». И с тех пор на близком расстоянии от людей я стала, сперва сама того не замечая, прикрывать рот и стараться говорить не в лицо собеседнику, а в сторону или на ухо.
В какой-то момент к этим двум «штрихам» добавился еще и третий. Вспоминая эпизод из детства с упавшим на меня телевизором, мама горестно заметила, что вот если бы не это, то был бы у тебя симметричный подбородок. И если раньше я думать не думала о том, чтобы приглядываться к каким-либо асимметриям, то теперь стала еще и их видеть в полный рост. Но это еще не все, что выпало на долю рта. Однажды в школе, классе в шестом, мы с подружками первый раз собрались на дискотеку старших классов. Нас только начали туда пускать. И вот перед тем как отправиться танцевать, мы поднялись в кабинет классной руководительницы, чтобы оставить вещи и сделать отвязнейший, конечно же, макияж. Учительница с искренним любопытством наблюдала за тем, как мы помогаем друг другу подвести глаза и губы, и вдруг обратилась к двоим из нас с вопросом:
«Ой, как интересно, а почему у вас нижние губы больше верхних?» Действительно, вот уж почему так почему. Надо отметить, что этот эпизод вспоминается скорее как забавный, чем серьезно «комплексогенный», потому что предметом нетактичного удивления я была все-таки не одна.
Итого: треть лица как будто отпели при жизни. Зубы кривые — рраз, изо рта пахнет — дддва, подбородок кривой — тптри, губы разные — четыре. Так я до сих пор часто ловлю себя на том, что прячусь на фотографиях, и до сих пор иногда говорю сквозь руки или с полным ртом мятной жевательной резинки, стараясь подальше отойти от собеседника.
Но вернемся к подруге. Сравнения с ней простирались буквально на все. Наши родители дружили и часто обменивались опытом на предмет того, где, например, куплена та или иная вещь. Так, нам могли приобрести одинаковые куртки или сапожки. Но то, что было впору подруге, на мне болталось, так как я была худенькой и маленькой.