– Султанша… почему вы выбрали именно меня?
– Именно тебя выбрала не я, а жена алжирского дэя госпожа Фатима. Разве ты не видела ее? Тебе трудно осознать все сразу, потому поживешь пока в Кючюксу, там тебя кое-чему научат, приведут в порядок и постараются, чтобы ты понимала турецкий язык. Учись и не будь строптивой. Строптивым здесь одна дорога – в Босфор.
– Куда?
– В кожаном мешке в воды пролива. И забудь о своих правах, они остались в прошлой жизни. Теперь у тебя одно право: выжить.
Они сидели под крышей какого-то небольшого деревянного сооружения, стены которого представляли собой ажурную решетку. Михришах встала и направилась к выходу из беседки, Эме нерешительно последовала за ней. Но султанша словно забыла о девушке и их разговоре, она шла по дорожке сада, кутаясь в меховую накидку и не оборачиваясь.
Только теперь Эме осознала, как замерзла. В тонком платье и комнатных туфлях без задников, она дрожала на сыром ветру, словно одинокий лист на ветке дерева. Султанша что-то коротко приказала, и на плечи Эме набросили меховую накидку, увлекая в дом. Михришах так и не обернулась. Все верно, она и без того много времени потратила на строптивую француженку.
Эме словно впала в беспамятство, она позволила переодеть себя, закрыть лицо, унести в портшезе на небольшое судно, которое болталось на волнах, словно скорлупа грецкого ореха. Вяло протекла мысль, что гибель этой скорлупы была бы весьма кстати…
Кораблик не утонул, он даже выбрался от причала на простор пролива. Глядя на иглы минаретов, возносившиеся рядом с куполами мечетей на фоне стремительно темнеющего неба, на нагромождение незнакомых строений среди так и не сбросившей листву растительности, слушая чужую, немного гортанную речь, Эме начала сознавать, что не спит, что это страшная реальность, в которой она действительно рабыня, хотя и оберегаемая.
Девушка понимала, что ее никто не заставит выполнять черную работу, но Михришах сказала, что она должна стать женой султана и родить сына. Женой дикаря?! О нет!.. Ей, воспитанной в монастырской строгости, хотя и старательно увиливавшей от выполнения всех требований и запретов, сама мысль, что она может отдаться кому-то без венчания и благословения, казалась смертельной крамолой.
Эме вовсе не была ханжой и прекрасно знала, чем занимаются мужчины и женщины в объятиях друг друга. Они с кузиной Роз-Мари-Жозефиной во время прошлых каникул обсуждали этот вопрос, как и то, можно ли грешить до свадьбы. Пришли к выводу, что не стоит, нужно потерпеть, зато потом…
Монахини внушали, что грех прелюбодеяния ужасен, что за него Господь наказывает женщин жестоко, а совершившие этот грех оставшуюся жизнь проводят в раскаянии. Но кузины оглядывались вокруг и не видели, чтобы хоть кто-то из грешниц в чужой постели вне ее каялся. Разве только в случае нежелательной беременности, но и тут находился выход. Эме и Роз-Мари решили, что монахини просто не знают, как обстоят дела с грехами, поскольку сами их не совершали.
Но если флиртовать с мужчинами позволительно и до свадьбы, то изменять мужу можно только после нее. Хоть на следующий день, но после… Так поступают все порядочные девушки, они влюбляются, но дальше поцелуев не заходят. А чтобы долго не мучиться, стараются поскорей выйти замуж все равно за кого, лишь бы муж был состоятелен, имел положение в обществе (желательно при дворе) и закрывал глаза на шалости супруги.
Самим кузинам замуж пора: Эме скоро шестнадцать, Роз-Мари уже исполнилось…
Слушая журчание воды за бортом, девушка почти успокоилась, но воспоминания о прежней жизни, об оставшейся на Мартинике кузине, с которой она была дружна больше, чем с собственной сестрой, заставили сердце сжаться. Эме не вспоминала о своей семье, о братьях или сестре, об отце, который отправил ее во Францию к своему брату в надежде, что благодаря красоте и уму дочь найдет себе жениха, которому не потребуется ее приданое. Но дядя Эме предпочел отправлять племянницу на далекую Мартинику во время каникул, а в остальное время она училась в монастыре. Какие уж тут сказочно богатые влюбленные поклонники?
Эме подозревала, что дело не в дяде, а в тете, той совсем не нравилось, что супруг восхищается несравненной красотой совсем юной племянницы.
Вот и этим летом ее снова отправили далеко-далеко через океан, вместо того чтобы позволить остаться в Париже или хотя бы в Нанте и повеселиться на балах. Эме обманывала сама себя, никто на бал ее не пустил бы, даже останься она в семье дяди, – слишком юна, разве что через год…
Но теперь не будет и этого. Никаких года, двух или пяти! Теперь все равно, есть у нее приданое или нет. Теперь ее уложат в постель к старому мерзкому дикарю. Он, наверное, толстый и воняет… Чем же он воняет?.. Какая разница?!
Нет, только не это! Эме охватило отчаяние. Совсем рядом за бортом вода, уже темная в лучах заходящего солнца. Девушка осторожно оглянулась из-под своей накидки. Служанки притихли неподалеку, но если вдруг рвануться к борту, то можно успеть прыгнуть в воду. Это гибель, но разве не погибель то, что ей предстоит?
– Зря ты это задумала.
Эме даже вздрогнула от неожиданности, от того, что разгадали ее мысли, но главное, что голос принадлежал старой ведьме, которая распоряжалась служанками.
– Вы… вы знаете французский?
– Конечно. Во-первых, в Стамбуле многие его знают, во-вторых, я жила в Париже. Это было давно, но судьба сложилась так, что забыть язык мне не дают.
Эме схватила ее за руку:
– Помогите мне бежать!
– Куда? Вокруг на многие дни пути земли Османской империи, по которым не путешествуют юные девушки без охраны. Ты и мили не проедешь, как попадешь в лапы тех, кто продаст тебя подороже. Тебе повезло…
– Знаю, знаю. Повезло, потому что попала не в жалкую лачугу, а в самый роскошный гарем империи. Из лачуги было бы легче бежать.
– Куда? – снова поинтересовалась старуха. Удивительно, но голос ее был много моложе лица.
– На любое судно, которое плывет во Францию. Или во французское посольство.
– Побег любой женщины гарема означает, что суда, выходящие из Золотого Рога, будут проверяться досконально, а французское посольство… Не думаю, что они станут портить отношения с султаном ради спасения жизни одной девушки, даже не француженки, а креолки.
Эме сникла, она понимала, что старуха права – бежать из центра Стамбула через всю империю девушке невозможно. Оставалось одно – то, что не позволила сделать старуха.
А старуха вдруг попросила:
– Оглянись вокруг.
Даже в наступающих сумерках были видны напряженные лица служанок, в их с Эме сторону обернулись все, кто только мог отвлечься от корабельных забот, остальные поглядывали урывками.
– Если ты решишь что-то сделать с собой, их всех жестоко накажут.
– Как? – зачем-то прошептала Эме.
– Они отправятся в Босфор за тобой. Вспомни об этом, если вдруг соберешься убить себя. К тому же разве это не самый большой грех?