В верхнем углу слева была изображена пестрая стайка юных стройных балерин в различных позах: «кто прыгает, кто замер, кто на пальцы встал, кто руки сладким венчиком сложил, кто с худосочным партнером к турам изготовился.»
Это были именно те позы, что показывала Шагалу Майя в ту их встречу. При новой встрече Шагал подтвердил — это оно. И даже спросил, узнала ли Майя свои изображения? Конечно, узнала! Как не узнать!
Во время вторых американских гастролей в 1962-м прямо в номер гостиницы Майе Плисецкой прислали сказочный букет оранжево-фиолетовых роз. Цветов такой окраски она прежде не видела. К букету был приложен миниатюрный конверт с запиской. Это было приветствие от Рудольфа Нуриева — гениального танцовщика, невозвращенца, предателя Родины. Он поздравлял балерину с успехом и надеялся когда-нибудь станцевать вместе. Ни телефона, ни адреса Руди в записке не указал.
Советская пропаганда изображала беглеца исчадием ада, гнусным, аморальным типом, лишенным стыда и совести, и даже имя «Нуриев» вслух произносить советские люди боялись. Общение с несравненным танцором грозило самыми мрачными последствиями.
Записку Майя спрятала, а букет поставила на видное место. Этот дар был ей особенно приятен, так как много лет назад, еще в Москве, Нуриев раскритиковал ее Китри, не приняв поначалу творческой индивидуальности балерины. А вот теперь — признал, одобрил, восхитился! Майя любовалась прекрасными розами и радовалась этой своей победе, но соглядатаи из КГБ, видать, что-то прознали. Один из них долго нюхал прекрасные розы и все выспрашивал — кто прислал.
— Не знаю, не знаю. — отнекивалась Плисецкая.
В следующем году была поездка в Англию. Майю пригласила на ужин прима-балерина «Ковент-Гардена», тактично предупредив:
— Майя, на ужине будет Нуриев. Вас это не смутит? Если да, я вас пойму.
Но Майя не испугалась. Только постаралась понезаметнее уйти из отеля: за русскими артистами следили.
Хотя раньше Плисецкая и Нуриев были едва знакомы, на этот раз они бросились друг другу в объятия.
— Я навожу такой страх на своих бывших соотечественников. Вы из них — самая отчаянная. — заметил Рудольф.
Он подарил Майе на память толстенную книгу репродукций живописи Гойи. Подарил — но не подписал: это было бы опасно для нее. Ту книгу потом тщательно осматривали и пролистывали кагэбэшные соглядатаи — искали улики. Но не нашли. Роскошная книга цела и поныне — и Майя бережно хранит ее.
Позже Майя объездила чуть ли не весь мир. Работала Плисецкая в Италии, в Испании. Для нее ставили хореографические партии Ролан Пети, Морис Бежар. В Париже в 1961 году, ее пригласили в «Гранд-опера» исполнить главную партию в «Лебедином озере», поставленном известным советским хореографом Владимиром Павловичем Бурмейстером. После окончания первого спектакля занавес поднимался чуть ли не тридцать раз.
В те времена было очень сложно пригласить на постановку в Большой театр иностранных хореографов, особенно из капиталистических стран.
Однако и в столь сложной ситуации Плисецкая находила выход из положения. Так, например, осенью 1972 года французскому хореографу, руководителю Марсельского балета Ролану Пети дал разрешение на постановку балета с участием Плисецкой сам Леонид Брежнев, которого попросил об этом французский писатель Луи Арагон. Женой Арагона была Эльза Триоле, родная сестра Лили Брик, с которой Плисецкая была хорошо знакома. Либретто для этого одноактного балета послужило стихотворение Уильяма Блейка «Больная роза»:
Ты больна, бедняжка роза,
Тайный червь в тебя вошел —
Тот, что ночью крупнозвездной
Оседлал попутный шторм.
Он проник в твой рай укромный
Цвета красного вина.
И его любовью темной
Жизнь твоя поражена.
Ролан Пети поставил этот короткий двенадцатиминутный балет на музыку «Адажиетто» Густава Малера. Он считал, что роза — олицетворение красоты, а червь — это образ влюбленного в нее Дьявола. Такая любовь не приносит счастья, она убивает. Влюбленный в розу юноша иссушал ее своей страстью, а роза увядала в его объятиях, роняла лепестки.
«Я люблю этот маленький шедевр Ролана Пети. С той парижской премьеры я станцевала его добрые две сотни раз. По всем континентам. В Большом, Аргентине, Австралии, Японии, Америке. После Брианса дуэт со мной танцевали Годунов, Ковтун, Бердышев, Ефимов», — писала Майя.
Но особенно плодотворным и долгим было ее сотрудничество с Морисом Бежаром. Он не просто поставил для великой балерины несколько хореографических партий, он стал ей настоящим другом. Знакомство их началось с «Болеро».
Музыкальная легенда повествует, что у Равеля, писавшего «Болеро» по заказу балерины Иды Рубинштейн, не хватало времени. И потому композитор — в спешке — бесконечно повторял свою восточную мелодию, лишь оркеструя ее по-разному. Правда это или нет — не знает никто, но постоянные повторы приводят к тому, что запомнить хореографию этого танца трудно. Тем более что хореография была довольно необычной: Бежар всерьез изучал восточные танцы — индийские, таиландские, персидские, и воспроизводил их приемы. Эти эпизоды назывались «Краб», «Солнце», «Рыба», «Б.Б.», «Венгерка», «Кошка», «Живот», «Самба». Эти движения были тогда еще новы для тела Майи Плисецкой, привыкшей к классическим постановкам.
Она очень старалась, поднималась среди ночи и протанцовывала текст, стараясь запомнить последовательность. Но не получалось! А времени было в обрез. Накануне премьеры она чуть было не сбежала, чуть было не сдалась. Выход придумал Бежар: «Я встану в проходе, в конце зала, — предложил он, — в белом свитере. Меня подсветят карманным фонариком. Я буду вам подсказывать: «Кошка». Теперь — «Желудок». А сейчас — «Б.Б.». Вот так. Понимаете меня?..»
С таким суфлером Майе было ничего не страшно! Но когда ее потом спрашивали, какой спектакль был самым необычным в ее жизни, она всегда вспоминала тот — бежаровский, со скрытым от публики суфлером в дальнем проходе. С суфлером, облаченным в белый свитер. С суфлером, которым был сам Морис Бежар.
Она впивалась глазами в освещенное пятно, намеком указывавшее, словно регулировщик дорожного движения, куда ей двигаться дальше. Рука по-кошачьи обволокла ухо — следующая «Кошка». Руки, взлетевшие в чардаше, — теперь «Венгерка». Руки, плетущие орнамент танца живота, — «Самба».
Майя не сбилась, не заплутала, и второй спектакль вела уже сама: стресс заставил память принять и усвоить все обилие информации. Подсказки более не требовалось. Спектакль получился необыкновенно выразительным и очень чувственным. Недаром, посмотрев его, Петр Леонидович Капица сказал: «В Средние века вас бы сожгли!» Майя не спорила: даже в веке XX-м много встречалось ей желающих подпалить костерчик.
Премьера «Айседоры» состоялась в Монако. Именно там, в Монако, великая танцовщица, придумавшая стиль модерн, Айседора Дункан и погибла, удушенная длинным шарфом, запутавшимся в автомобильном колесе. Было ей — пятьдесят лет. Плисецкая так и танцевала — с шарфом. И был этот шарф длиной двадцать шесть метров! Он опутывал танцовщицу словно шелковичный кокон, а размотанный — заполнял всю сцену. Потом был балет «Леда», на который балерину не хотели выпускать, пробиться удалось с огромным трудом. «В сюжете Бежар объединил две древние легенды — всем известную греческую о «Леде и Лебеде» и японскую о юном рыбаке, влюбившемся в вещую птицу. Рыбак жаждет обнажить птицу и сбрасывает с нее перья. От Японии пришла музыка и мой костюм. Я начинала балет в лебединой пачке, потом партнер срывал ее с меня, облачая свои руки в мои лебединые перья (теперь рыбак — Лебедь). Я оставалась в короткой тунике. Но очередь доходила и до нее — Лебедь срывал тунику, и я — в трико телесного цвета. Разумей — голая. Дальше шли такие поддержки, что, загляни товарищ Иванов с советским послом в репетиционный зал, остались бы товарищ Иванов и посол до смерти своей заиками.» — смеялась Майя.