«Это судьба!» – радостно подумала девушка и подняла глаза.
Паренек, на груди у которого и болталась так поразившая Ирину табличка, обладал довольно заурядной внешностью. Тусклый, ничего не выражающий взгляд глубоко посаженных глаз, крупный нос, короткая, почти под ежик, стрижка… Да и голос у него оказался каким-то невыразительным, глухим и будто уставшим.
«Еще бы! – про себя оправдывала коммерсанта девушка. – Постой так целый день в метро, еще и не таким голосом заговоришь!»
Она достала коробку, вытащила трубку, с замиранием сердца спросила:
– Сколько дадите?
Паренек словно бы нехотя взял в руки телефон, зачем-то принялся тыкать в кнопки, потом посмотрел на Наумлинскую и изрек:
– Полторы штуки.
– Как? – обомлела та. – Он же совершенно новый… В салоне такой триста баксов стоит с лишним…
– Вот и иди в салон, – сквозь зубы процедил парень, протягивая Ирине трубку.
– Нет! – Она решительно отодвинула его руку. – Мне очень нужны деньги… Ну дайте хотя бы три тысячи… Тут и камера есть, цветной дисплей… – принялась перечислять достоинства аппарата она.
– Да знаю я все, – с наглой усмешкой проговорил парень. – Ладно, уговорила… Две.
– Три! – стояла на своем Наумлинская.
Неожиданно в ней откуда-то взялись решимость и смелость. Девушку до глубины души возмутило поведение парня. Ведь это явный, неприкрытый грабеж!
– Две с половиной, – предложил новую цену парень.
– Три! – не сдавалась Ирина.
– Две семьсот, – продолжал торговаться он. – Больше дать не могу, – сурово сдвинув белесые брови, объявил парень.
Видимо, Наумлинская в этот момент почувствовала, что больше ей действительно не удастся выручить за телефон. Поэтому, махнув рукой, сказала:
– Ладно, грабитель, давай.
Паренек быстро убрал коробку в свой рюкзак, стоявший возле его ног, достал из кармана толстую, перехваченную резинкой пачку купюр, отсчитал и вручил Наумлинской четыре пятисотенные бумажки. Остаток суммы он дал ей десятирублевками.
Тук-дук-тук-дук, тук-дук-тук-дук, – выстукивали однообразный ритм колеса скорого поезда. На сердце тяжелым камнем лежала тревога. О будущем думать не хотелось. Вернее, не хотелось думать лишь о том будущем, в котором она должна была вернуться домой, в Москву. Как встретят ее родители? Какими глазами посмотрит на нее мама? Наверное, обнаружив на столе записку, тотчас кинется звонить Надыкто. Интересно, что он ей скажет? Так же, как и в прошлый раз, постарается прикрыть? Хотя как тут прикроешь? В записке же черным по белому написано: «Уехала в Питер. Буду через три дня. Не волнуйтесь. Приеду – все объясню. Ира».
Кити, похоже, тоже не спала. Она то и дело переворачивалась с боку на бок и шумно вздыхала. Кити заняла вторую нижнюю полку, наверху же устроились Марго и Хельга. Ежик и Кристи спали на боковых полках.
– Ты чего не спишь, Ир? – послышался справа приглушенный голос Кити.
– Да вот думаю, может, позвонить все-таки матери? – призналась Наумлинская.
Такое она могла сказать только Кити, потому что с ней Ира не боялась быть откровенной.
– Да забей, – посоветовала подруга, но, подумав немного, добавила: – Или позвони…
– А ты сказала дома, куда едешь? – спросила Наумлинская.
– Да мои-то люди привыкшие, – полушепотом отозвалась Кити, – не будут париться. Да и это… сейчас же, типа, каникулы.
– Ну да… – неопределенно протянула Ира. – Вообще-то я на столе записку оставила, – сказала она, глядя на мелькающие за окном огни придорожных фонарей.
– Ну и все тогда, – уверенно заключила Кити. – Расслабься.
– Не получается, – вздохнула Ирина.
Наумлинская вытащила из кармана мобильник, свой старенький, видавший виды «Сименс C-35», посмотрела на часы. 22:38. «Еще не так поздно, – подумала она. – Родители наверняка не спят. Обзванивают, наверное, всех знакомых…» Девушка сняла телефон с блокировки.
– Ты куда? – спросила Кити, увидев, что Ира поднялась со своего места.
– В туалет, – шепотом бросила та.
Телефон она успела незаметно сунуть в карман широких спортивных штанов.
Чувство, которое преобладало сейчас в душе Наумлинской, вытеснив куда-то на задний план все остальные, можно было назвать сожалением, а может быть, даже и раскаянием. Девушке сейчас до слез было жаль свою маму, вся затея с поездкой, ее бегство из дома, продажа подарка Надыкто – все казалось чем-то неправильным и будто не ею совершенным. Впрочем, что толку было сейчас терзаться угрызениями совести?
Поддавшись порыву, Наумлинская набрала свой домашний номер.
Мама откликнулась сразу:
– Алло! – Голос был тревожным, в нем даже слышались слезы.
– Мам… – Наумлинская запнулась, просто не знала, что сказать, не придумала еще.
– Ты? Доченька! Ирочка! Где ты?
– Мам… Я еду в поезде… Ты только не волнуйся и не думай ни о чем плохом… Я тебя очень прошу…
– Хорошо. – Ира поняла, что маме удалось взять себя в руки. Теперь ее голос звучал почти спокойно. – Ты можешь мне сказать, к кому ты едешь? Тебя кто-нибудь там встретит? Ты влюбилась?
– Слишком много вопросов, мам… Да, я влюбилась… Но он непростой человек, он артист, поэтому не будет меня встречать. Если честно, то мы даже незнакомы… Я еду на концерты, еду не одна. Нас тут шестеро… Девчонки, которые тоже… В общем, мам, ты позвони Володе, скажи ему, что знаешь про Рэма… Запомни: Рэм Калашников… Надыкто тебе все расскажет… Главное, скажи ему, что ты уже в курсе, что я сама позвонила тебе из поезда… Иначе он говорить не станет. И прошу тебя, не волнуйся, со мной все будет хорошо… Я тебя люблю.
– Спасибо, что позвонила, – тихо отозвалась на том конце Евгения Павловна.
Ей сейчас было очень, просто невероятно тяжело, но все-таки в глубине души она понимала, что дочери ее сейчас тоже нелегко. И еще мама понимала, как тяжело было Ире решиться на звонок и каких, должно быть, душевных сил стоило ей признание.
Соврав, что у нее кончаются деньги, Наумлинская отсоединилась. После этого звонка на сердце полегчало. Плеснув на лицо холодной водой, девушка вышла из туалета.
Город встретил их ужасной даже по питерским меркам погодой. С неба то и дело срывался колючий тяжелый снег, подхватываемые порывами ветра снежинки будто впивались в щеки, больно жаля их тысячами ледяных иголок. Повсюду слякоть. Ботинки тонули в бурой смеси снега и грязи. Ветер тоскливо завывал в «колодце» старого дома, в котором жила подруга Кристи.
Вот уже два дня, как девушки почти безвылазно ошивались в четырех стенах скупо обставленной, словно бы нежилой квартиры. На самом деле это была не квартира даже, а комната в коммуналке. Помимо подруги Кристи, которую все называли Ангелом, тут жили еще три семьи. Кухня была огромной, грязной, пахло кислой капустой и дихлофосом. Наумлинской раньше не доводилось бывать в таких квартирах, о существовании коммуналок она знала из телепрограмм и рассказов родителей.