Один из вятичей взял мешок и, не оглядываясь, стал подниматься по песчаному откосу. Второй вытащил нос лодки на отмель и сел подле на теплый песок. Он сидел спиной к Сигурду, и Сигурд сразу решил, что другого случая не представится: с двумя мужчинами одновременно ему было не справиться. Кустами он двинулся к сидевшему вятичу, не особенно заботясь о шуме: рядом журчала протока, а кусты кончались в трех шагах от лодочника. Три шага – один выпад: вятич даже не успеет вскочить. Так рассчитал Сигурд, но за последним кустом остановился.
Да, один выпад и удар в сердце: противник не успеет схватиться ни за нож, ни за топор. Это все равно что ударить из-за угла, и именно это сравнение и остановило Сигурда: Неждана бы так не поступила. И, подумав об этом, шагнул из-за куста и по-славянски сказал:
– Защищайся.
Вятич вскочил с необъяснимой для лодочника быстротой, ловко выдернув из-за ременного пояса топор на длинной ручке. Не закричал, призывая товарища на помощь: пригнулся в привычной боевой стойке, чуть приподняв над головою топорик в ожидании выпада. «Вся тяжесть – в топоре, а не в руке, – сообразил Сигурд. – Нельзя отбивать удар мечом, я не сдержу его». Он еще успел подумать, что на сыпучем песке трудно увертываться от выпадов, и выхватил меч из ножен.
Вятич держал топор двумя руками, постоянно перебрасывая его то на одну, то на другую сторону, открыто стремясь оттеснить невесть откуда появившегося варяга от берега, где сухой песок особенно рыхл, где легко оступиться и либо упасть, либо открыть себя для удара. Сигурд понял его замысел, но не подал виду, не сделал ни одной попытки отступить к кустам. Он был в сапогах, в которых куда проще сделать неверный шаг, чем в подогнанных по ноге цепких лаптях вятича, но сразу оценил одно преимущество: при таком развороте он на какой-то миг окажется выше противника. Только бы поймать этот миг, только бы не дать возможности вятичу отойти от береговой кромки. Он держал меч в правой руке, ни разу не перекинув его в левую, и, медленно отступая, гадал, есть ли под грубой рубахой кольчуга: бой надо было кончать одним ударом. И пятился медленно не только потому, что нащупывал опору для каждого шага, но и для того, чтобы у вятича устали руки: топор – страшное оружие, но тяжесть его не в твоей ладони, как то сделано у боевых мечей, а вынесена вперед, на конец длинного топорища.
Отрезая варяга от берега, вятич рано или поздно должен был оказаться спиной к реке, перейти эту точку и только тогда начать бой, тесня противника вдоль песчаного откоса. Тогда все преимущества оказывались на его стороне: этот молодой варяг не смог бы одинаково прочно опираться на обе ноги. Поэтому вятич, оказавшись спиной к реке, поторопился бы поскорее миновать эту точку, а Рюрик всегда учил Сигурда ловить мгновение, когда противник вынужден торопиться. И как только уловил это мгновение, рванулся вперед, еще в выпаде перехватив меч из правой руки в левую. Внезапный прыжок и перехват меча на долю секунды озадачил вятича, но Сигурд как раз и рассчитывал на эту долю. Он ударил мечом по зависшему над ним оружию, сбил топор вниз, к ногам, и, выхватив правой рукой нож, с прыжка вонзил его в сердце вятича.
Кольчуги под рубахой не было. «Шестой медведь», – почему-то подумал Сигурд, оттаскивая тело в кусты.
Он не устал от поединка, только чувствовал дрожь от огромного напряжения. Он победил не силой и не хитростью, а расчетом и подумал не о Рюрике, а об Олеге: тот бы оценил его схватку. Но подумал мельком, взбираясь на откос по следам куда-то спешившего второго вятича. С мешком, который тот нес за левым плечом. Что могло быть в этом мешке? Еда для Урменя?..
Лапти не вдавливаются в землю, не оставляют следов на опавшей листве, да и шаги в них беззвучны. Но лазутчик Хальварда упоминал о приметном камне, возле которого Сигурд впервые увидел Урменя, а вятич нес мешок, и Сигурд не колеблясь двинулся вперед по течению, придерживаясь опушки. Весна еще не распустила листву подлеска в полную силу, вдоль берега густо росли сосны, и Сигурд видел достаточно далеко. Да еще посчастливилось: вятич оступился, и влажный мох сохранил легкий отпечаток его лаптей. Рус не подвел: вятич направлялся к приметному камню, а пристали они в заводи только потому, что была она в кустах.
Впереди за сосновыми стволами что-то темнело. Сигурд пригляделся, понял, что зеленеет груда нарубленных еловых ветвей, и остановился, напряженно прислушиваясь, но ничего необычного не уловил в однообразном лесном шуме. Необычной оставалась куча еловых веток, и он шел к ней с особой осторожностью, часто останавливаясь и вслушиваясь. Кругом частоколом стояли молодые сосны, сучья их, давно отмершие внизу, зеленели над головой и шумели там под несильным ветерком. А у земли было безветренно, и в этом безветрии Сигурд вдруг уловил грубый мужской голос. Голос доносился от еловой кучи, но как бы из-под нее, ниже и глуше. Он не смог разобрать ни одного слова, как ни вслушивался, но понял, что голос звучит из ямы и что яма эта подле еловой кучи, которой, вероятно, и была скрыта, пока сюда не пришел вятич с мешком. А это означало, что Урменя прячут в ней, причем наверняка связанного, если принять во внимание его силу.
Конечно, можно было подобраться к самой яме и вынудить противника там и принять бой. Но прежде чем погибнуть, вятич наверняка зарубил бы Урменя, в этом Сигурд не сомневался. Значит, оставалось ждать, пока он не вылезет из ямы, и только тогда завязывать бой.
Не спуская глаз с еловой кучи, Сигурд обошел ее и увидел узкую промоину, откуда и доносился грубый голос. Обнаружив, где противник, Сигурд прикинул, откуда он появится, и стал так, чтобы оказаться за его спиной. Теперь оставалось ждать, и он внимательно и неторопливо осматривал место грядущей схватки.
Как ни был готов Сигурд, а вятич появился неожиданно, точно выпрыгнул из-под земли. Он не заметил Сигурда, стоял к нему спиной и совсем не ожидал боя. И опять у Сигурда была полная возможность напасть сзади, и опять он не воспользовался ею, а, как и на берегу, шагнул навстречу и негромко сказал:
– Защищайся.
Вятич развернулся мгновенно и тут же бросился на Сигурда, выхватив боевой топор. В отличие от того, берегового, он был высок и строен, ловок и подвижен и искал не удобной позиции, а – боя. Он не пугал, не перебрасывал топор из руки в руку, но отточенное лезвие сверкало с такой быстротой, что трудно было поймать его взглядом. Отмахиваясь мечом, Сигурд поспешно отступал перед бешеным молчаливым натиском.
Но отступал, куда задумал: в чащу, где сосны росли густо и где действовать мечом было куда удобнее, чем размахивать топором. Он скорее удивился, чем растерялся, он не утратил способности оценивать схватку и соображать и твердо помнил, что не сможет отбить длинное топорище одноручным мечом русов. Надо было сковать широкие замахи, ограничить их, но при этом ни в коем случае не показывать яростному вятичу, что его заманивают в чащу. Сначала следовало раздразнить противника, разозлить его, и Сигурд нарочно дважды поскользнулся, нарочно сделал несколько неуклюжих выпадов, а потом просто побежал в лес. Он боялся, что вятич не кинется вдогонку, но торжествующий гнев – тот ослепляющий воина призрак легкой победы, о котором никогда не забывал напоминать Рюрик, – уже овладел стремительным врагом.