– И ты исполнишь даже такое повеление?
– Я – славянин, мой конунг.
– Освобождаю тебя от клятвы, воевода Ставко. – Олег коснулся десницей его склоненной головы. – И благодарю за прямоту. Встань и возьми меч. И объясните мне, почему вы оба решили отказаться от клятв одному и тому же человеку.
– Я знаю древние обычаи, мой конунг. – Годхард тяжело вздохнул. – Знаю, что ты вынужден будешь сделать, узнав всю правду, но что значит судьба одного человека по сравнению с судьбой всего нашего народа и твоего, конунг, великого дела. Во имя этого дела я по повелению Хальварда организовал в Киеве убийство Рогдира.
Лицо Олега стало непроницаемо суровым, густые русые брови привычно сдвинулись к переносью. Он долго молчал, и Годхард молчал тоже, с вдруг забившимся сердцем ожидая первых слов своего повелителя.
– Как именно был убит брат конунга рогов? – наконец глухо спросил Олег, особо подчеркнув последние слова: «брат конунга рогов».
– Ударом ножа в сердце.
– Нож был в твоей руке?
– Нет. Его убил христианин во спасение собственных детей.
– Ты присутствовал при этом?
– Нет, конунг. – Годхард не понимал, к чему эти вопросы, если древний обычай действует и до сей поры. – Я лишь довел его до усадьбы, где жил Рогдир. Далее его повел Безымянный, в присутствии которого и произошло убийство.
– Что значит – Безымянный?
– Лазутчик Хальварда при Аскольде, и я не знаю его имени. Во всех разговорах Хальвард называл его только так.
– Безымянный… – задумчиво повторил Олег. – Ты вручил убийце нож или это сделал Безымянный?
– Ни то, ни другое, конунг. Он убил брата конунга рогов собственным ножом.
Конунг надолго замолчал. Постепенно лицо его разгладилось, а брови разошлись, утратив напряженно-жесткое выражение. И он вздохнул с явным облегчением:
– Во мне нет сомнения, что ты говорил правду, Годхард. Ты исполнял чужое повеление, будучи связан не только службой, но и клятвой побратимства. Не ты подвел убийцу к жертве, не ты вручил ему нож, и ты даже не присутствовал при самом убийстве. Я не вижу причин выдавать тебя рогам, как бы они ни настаивали на этом. Ступай за Донкардом. Он остановился в соседней избе.
– Благодарю тебя, мой конунг, – с огромным облегчением произнес Годхард и, низко поклонившись, вышел.
– Мне известно о твоей милосердной стреле, Ставко, – сказал Олег, когда за Годхардом закрылась дверь. – Я знал Закиру, мне жаль ее, но надо признать, что ты избавил ее от чудовищных мучений, а нас – от неприятностей. Но как же ты ушел целехоньким, Ставко? Хальвард очень не любит свидетелей, а у него – длинные руки.
– Я отказался от коней, которых он предложил мне. Они, конечно же, были с мечеными подковами, и я мимо конюшен прошел прямо к Кари. Ты помнишь Кари, конунг?
– Добрый был воин. – Олег улыбнулся. – Он доволен жизнью на покое?
– Он велел благодарить тебя, конунг.
– Значит, ты перехитрил самого Хальварда и ушел живым. Но ведь не ради этого рассказа ты просил освободить тебя от клятвы?
– Нет, конунг. Я просил об этом по делу куда более серьезному.
Вошли Донкард и Годхард, и Ставко замолчал. После обычных, освященных древностью приветствий все сели, ожидая, что скажет конунг.
– Продолжай, воевода. И считай, что у нас – малый, но полномочный Совет, властью своей подтверждаю это. Его решения обязательны для всех подвластных мне земель и народов.
Ставко сдержанно, учитывая всю ответственность момента, рассказал суть произошедшего в Смоленске.
– Вот причина, почему я просил освободить меня от клятвы, – сказал он в конце. – Будучи связан ею, я не мог доложить тебе, конунг, что великое дело твоей жизни поставлено на грань провала. Не завтра, так послезавтра восстанут смоляне, а за ними поднимутся все кривичи. За кривичами последуют все славянские племена, и под их напором ты, конунг, вынужден будешь отступить к Старой Русе, чтобы сдержать славянский натиск.
– У славян нет могучих дружин! – запальчиво возразил Годхард.
– Когда восстает народ, поздно определять, кто в лесу: обученные дружинники или просто вооруженные простолюдины. Они перекроют все волоки, все броды, дороги и даже лесные тропы. Они будут виснуть на каждом воине десятками и погибать десятками, но не выпустят наши дружины из своих лесов.
– Ставко прав, – тихо проговорил Донкард.
Олег молчал, сдирая с пальца перстень с печаткой. Пальцы огрубели, перстень давно врезался в кожу, и конунгу никак не удавалось сдвинуть кольцо с места.
– Да, это сделано по обдуманному плану, – сказал Годхард, поскольку Олег все еще молчал, трудясь над неподатливым перстнем. – Может быть, рассчитывая на клятву побратимства, а может, на то, что ты, конунг, все равно вынужден будешь выдать меня рогам согласно древним обычаям. Хальвард был со мною откровенен, как никогда доселе. Да, не все поддерживают тебя, конунг, в броске на юг. Ты вынужден был призвать под свой стяг всех мужчин, Ольрих увеличил подати, чтобы прокормить все твои непомерные рати. Не все, далеко не все стремятся вылезти из привычного болота, конунг, и не гневайся на меня за эти слова. Хальвард все продумал, все просчитал, у него уйма осведомителей и шептунов, и он выдал мне лишь часть задуманного. Скорее всего, для простой проверки.
Олег с молчаливым остервенением продолжал свинчивать с пальца перстень. Он уже провернулся вместе с полоской приросшей кожи, кровь текла по руке, но конунг упрямо не обращал внимания ни на что.
– После твоего отказа и неудачи с покушением на тебя, Годхард, Хальвард вряд ли решится на открытые действия, – сказал, помолчав, Донкард. – Скорее всего, он отложит исполнение своих намерений, пока не заручится чьей-то поддержкой. Не удивлюсь, узнав, что он уже отпустил князя Воислава и его бояр, принеся извинения и сославшись на твое тайное повеление, конунг.
– Возможно, – проворчал Олег. Он сорвал с пальца вросший в тело перстень, протянул его Ставко. – Возьмешь под свое начало дружину Перемысла. Перстень – знак твоей власти, врученной мною. Задержишь Хальварда, освободишь князя и всех бояр, выведешь дружину из города на прежнюю стоянку у Смядыни. Хальварда лично доставишь ко мне под охраной. Кто из его окружения наиболее опасен?
– Ахард, – ответил Годхард.
– Ахарда тоже ко мне, но с отдельной охраной. Мою стражу ты знаешь, отберешь из них пять человек по своему усмотрению. Выезжай немедля. И помни, я впервые делюсь своей властью. Береги перстень.
Ставко вдруг залился алым цветом. Он был еще молод, не разучился краснеть, и Донкард тепло улыбнулся ему, подбадривая.
– Прости, мой конунг, но здесь есть бояре старше и опытнее меня.
– Они оба нужны мне здесь, – отрезал Олег. Помолчав и чуть смягчившись, добавил: – Если князь Воислав успокоится после освобождения, постарайся направить его мысли на Совет Князей. Ты знаешь мои планы: я не завоевываю славян. Я объединяю их под стягом Рюрика, которому они дали роту на верность. Разговор должен быть доверительным, ты славянин, и тебе это проще. Ступай, воевода.