Возможность выражать оппозиционные настроения и мнения в ограниченных по своему потенциалу «маргинальных» (по мнению властей) информационных ресурсах не подрывает и не ослабляет их способность контролировать умонастроения больших слоев населения, которые могли бы быть использованы альтернативными политическими группами в качестве политического оружия.
Вторым направлением, как было сказано выше, стало укрепление способности власти контролировать потоки денежных средств, которые могут быть использованы в политических целях, главным образом для формирования альтернативных центров политической силы. «Дело Ходорковского» было первой крупной демонстрацией того, что власть полна решимости более не допускать к политике не подконтрольные ей крупные деньги (и, соответственно, организационный ресурс) и держать все сколько-нибудь значимые финансовые потоки в стране, по возможности, под более жестким контролем. Несмотря на очевидное наличие в этом деле и побочных мотивов – опасений относительно утраты контроля над некоторыми «стратегическими» активами, экономической заинтересованности ряда членов правящей команды, а также особенностей личных отношений – главный смысл всей этой истории состоял в том, чтобы показать, что отныне большие деньги больше не будут давать пропуск в «большую политику» и, более того, не будут гарантировать их обладателям личную неприкосновенность.
Естественно, в дальнейшем решимость пресечь возможность использования личных состояний для неподконтрольной власти политической активности только крепла. Главным инструментом ее реализации на практике стала «правящая партия», которая на деле стала выполнять роль надзорной вертикали, выстроенной из центра к периферии, на которую была возложена обязанность отслеживать политическую активность регионального бизнеса, интегрируя его в единую систему авторитарного государства и решительно пресекая любые его попытки организовывать или финансировать социальные и политические проекты, не согласованные с вертикалью.
Решению этой же задачи должны были способствовать и изменения в избирательной системе – отмена губернаторских выборов и переход к выборам депутатов законодательных собраний исключительно по партийным спискам. По крайней мере, в теории это затрудняло не подконтрольное власти использование финансового ресурса в интересах увеличения политического влияния.
Естественно, в этом деле, как и в любом другом, полностью добиться поставленной цели не удалось – все-таки интересы и установки централизованной вертикали, как водится, часто пасуют перед личными интересами, амбициями и пристрастиями региональных активистов и чиновников. Но в целом курс на удушение методами финансового администрирования (а подчас и уголовных репрессий) любой несанкционированной политической активности выдерживался последовательно и сегодня является одним из краеугольных камней выстроенной системы власти.
Доказательством стабильности избранного курса стало также то, что все разговоры (часто достаточно предметные) о необходимости передачи в частные руки находящихся в собственности государства крупных активов в банковском и сырьедобывающем секторах, так и остались разговорами. Напротив, доля финансовых потоков, связанных с этими секторами (а в наших условиях это практически все по-настоящему крупные потоки), прямо или косвенно контролируемых государством, за десятилетие 2000-х годов с очевидностью возросла.
Естественно, что причина этого была исключительно политического свойства – ни практически-экономической, ни даже идеологической подоплеки у постоянных отсрочек сроков приватизации не было. Главное, что заботило и продолжает заботить высший слой государственных управленцев, – это предотвращение возможности использовать ресурсы предприятий, действующих в этих сферах, для подпитки иных (помимо правящей) групп с политическими амбициями. Сохранение же прямого государственного контроля над крупнейшими корпорациями в добывающем и финансовом секторах уменьшает вероятность того, что какая-то часть из подконтрольных им финансовых потоков может быть использована для политической деятельности, не согласованной с федеральной властью или, тем более, представляющей угрозу ее интересам и целям.
С этим же, видимо, связаны и неудачи попыток запуска политических проектов на базе частного капитала, даже очень осторожных и вполне лояльных к существующей системе. При том, что они, как правило, предпринимались с ведома и по инициативе представителей высшей власти, рано или поздно (точнее, скорее рано, чем поздно) они превращались в объект околовластных интриг и в итоге под внешним давлением закрывались, прежде чем успевали набрать сколько-нибудь серьезный вес. И причина, на самом деле, была связана не с отсутствием средств или организационных талантов, а с тем, что логика авторитарной власти в принципе не допускает даже латентной, скрытой конкуренции за место правящей команды.
Поставив под контроль внутренние источники финансирования политической активности, высшая власть начала предпринимать более активные усилия, чтобы пресечь попытки использовать в этих целях и внешние источники. Собственно, эти источники отслеживались и частично контролировались уже давно, но начиная с 2012 г. процесс окончательно перешел в открытую, публичную плоскость. Были приняты законы, предусматривающие статус «иностранного агента» и особую процедуру отчетности и ответственности для имеющих зарубежные источники финансирования неправительственных некоммерческих организаций, деятельность которых имеет политическое измерение. Тогда же было выпущено правительственное постановление, закрывающее любым исследовательским коллективам и институтам дорогу к получению иностранных грантов без санкции властей.
Наконец, в этом же ряду стоит и закон, запрещающий иметь зарубежные счета и финансовые активы законодателям и высокопоставленным чиновникам, то есть всем тем фигурам российской элиты, кто имеет потенциальную возможность инициировать не согласованную с властями общественную и политическую активность или хотя бы активно участвовать в ней. Хотя формально закон направлен против возможной уязвимости влиятельных фигур в государственном управлении перед иностранным влиянием, на самом деле так называемая «национализация элит» является эффективным средством контроля за возможностями скрытого (от властей) финансового обеспечения политической деятельности безотносительно к каким-либо иностранным интересам. Совпадение по времени этого процесса с другими шагами по блокированию независимых источников политического финансирования наводит на мысль о том, что основной заботой был не риск манипулирования со стороны иностранных спецслужб, а скорее угроза самостоятельной, не подконтрольной властям политической активности внутри самой российской элиты.
В результате всех этих действий любые не санкционированные и не контролируемые властью политические амбиции отдельных лиц или групп не могут быть подкреплены адекватным финансированием, по крайней мере, в легальных формах. Это, конечно же, сильно облегчает правящей группе задачу сохранения ее монополии на власть, делая объективно излишним прямое уголовное преследование оппозиционеров, за исключением тех, кто склонен к участию в темпераментных уличных акциях с их не всегда предсказуемыми последствиями.
Естественно, на практике все сложнее, поскольку и контроль не всегда является стопроцентным, и человеческий фактор толкает систему или ее отдельных представителей к избыточной жесткости, к не оправдываемым рациональными соображениями репрессиям. Однако в целом контроль за основными активами и финансовыми потоками в экономике со стороны правящей в стране группы или команды достаточно эффективно выполняет функцию поддержания «политической стабильности», какой она видится ее членам.