– Как минимум раз в неделю, – ответила мадам де Савиньяк. – Она приняла сторону своего бывшего зятя, и тот часто привозит к ней внука. Полагаю, он выплачивает пенсион его бабушке. Во всяком случае, Сарразак, кажется, процветает.

– Я слышала от мужа, – сказала Эдме, – что господин Ларрак выкупил у нее Сарразак для своего сына, стало быть это он содержит имение.

– А, тогда все понятно! – воскликнула мадам де Савиньяк. – Малыш очень мил, но слишком избалован. Кстати, в Лимузене Клер больше всего порицают за то, что она так легко отказалась от сына. Неужели она не испытывает никаких материнских чувств?

– Ну, что вы хотите, все одно к одному! – вздохнула Эдме. – Я уверена, что Клер пыталась быть хорошей матерью. Да она и сейчас видится время от времени с Альбером-младшим, но для нее это очень тягостно.

– Вот чего не понимаю! – сказала мадам де Савиньяк. – Для меня единственное счастье женщины в том, которое приносят ей дети.

– Ну, все не так-то просто, – возразила Эдме. – Лично я различаю несколько видов женщин: «наседки», живущие только своими детьми; «любовницы», целиком посвятившие себя своим возлюбленным, и «гибриды», которым очень бы хотелось перейти в категорию «любовниц», но которые из чувства долга жертвуют собой ради потомства. Мне кажется, я отношусь как раз к этим последним.

– А Клер? – спросила мадам де Савиньяк.

– О, Клер – особый случай. Она сосредоточена лишь на самой себе.

– Бедняжка Клер! – кротко сказала мадам де Савиньяк. – Вечно у нее все не по-людски.

XL

Великие отцы победы умирали. Клемансо покоился стоя в своей вандейской усыпальнице; в честь Фоша под сводами Нотр-Дама звонко пели трубы; Пуанкаре, обессиленный, разбитый односторонним параличом, плакал, как ребенок, в своем доме на юге Франции; поверженный Бриан дремал на заседаниях советов. Поколение гигантов сменяли болтливые, алчные пигмеи, вылезавшие на свет божий из французских провинций; тем временем в других странах власть захватывали наглые последыши Макиавелли.

Коллективные страхи порождали личные неврозы. Эдме Ларивьер была права, утверждая, что супруги Менетрие безнадежно увязли в неразрешимых проблемах. Кристиан считал жену излишне возбудимой, неуживчивой. Клер упрекала себя в беспричинной, необъяснимой нервозности и язвительности, которые она осознавала, но тщетно пыталась подавить. Да и как она могла бы объясниться с мужем по поводу своих комплексов? Решив скрыть от Кристиана в их первые вечера на мысе Фреэль свои обманутые надежды, она тем самым обрекла себя на дальнейшее молчание. Разве она не сказала тогда, что «божественно счастлива»? И вот теперь ей только и оставалось, что с завистью взирать со своих бесплодных вершин на цветущие долины и благоуханные рощи Земли обетованной. Временами она делала попытку найти в каком-нибудь случайном враче проводника, который помог бы ей перейти тайными контрабандными тропами эту загадочную границу.

Доктор Крэ принял в штыки ее стремление исповедаться, сказав одно:

– Рожайте детей, мадам! Рожайте детей! Франция нуждается в них. А счастье… о, в супружестве есть масса способов быть счастливой! И лучший из них – сделать счастливыми как можно больше людей вокруг себя. Терпение, благорасположенность, милосердие – вот что гораздо важнее всех этих дурацких проблем, которыми нынешние дамы прожужжали мне все уши. Наши предки, мадам, сделали бы комедии из всех ваших драм, и были бы правы.

Но вот однажды вечером, за столом у мадам Шуэн, Клер оказалась соседкой молодого доктора Маролля и порасспросила его, начав с классической формулы: «Одна моя подруга рассказала…» После ужина она села рядом с ним в укромном уголке гостиной и, сбросив маску, заговорила о себе.

– Мне трудно ответить на ваши вопросы, мадам, – сказал ей Маролль, – не проведя так называемого анализа. Вы, конечно, женщина проницательная, умная, и объяснения, которые вы сами мне подсказываете, могут быть справедливы. Да, вполне возможно, что, будучи в детстве свидетельницей, как вы сказали, неудачного брака ваших родителей, вы воспроизвели эту плачевную модель в обоих ваших браках; вполне возможно, что ваша матушка травмировала вас, неумело внушив страх перед беременностью; вполне возможно, что на вас оказала пагубное влияние ваша воспитательница – старая дева; и, наконец, вполне возможно, что важную роль в этом сыграло чисто женское стремление главенствовать и добиваться реванша. Все это более чем правдоподобно. Но, поверьте мне, эти гипотезы слишком поверхностны, чтобы считаться основополагающими; анализ же способен выявить другие элементы, о которых вы и не подозреваете и в которых как раз и скрыт корень зла.

– А что вы называете анализом, доктор? Я абсолютно невежественна в этой области. Вы имеете в виду истолкование снов? Мне кажется, их значение сильно преувеличено.

– Нет, анализ гораздо более сложен, чем простое толкование снов. Это исследование самыми различными способами всех сторон вашего подсознания. Впрочем, что бы вы ни говорили, сны также играют большую роль в раскрытии комплексов.

– А почему, доктор?

– Потому что в них, и только в них, подсознание свободно выражает себя. Сон, мадам, это тот тюремный дворик, где ваши желания, днем томящиеся за решеткой приличий и запретов, могут прогуливаться по ночам. Жизнь любого разума – это борьба между раем и адом, между обществом и личностью. И если инстинкт стаи торжествует над дневным состоянием индивида, то сексуальный инстинкт берет реванш в состоянии сна. А вместе с ним и другие антиобщественные инстинкты. Мало кто из цивилизованных людей способен на сознательное убийство врага; во сне же многие из них грезят о смерти ненавистного существа. Только чаще всего мы контролируем себя даже во сне, и наши так называемые преступные желания сводятся к чисто символической форме. Именно это и делает толкование снов таким трудным для нетренированных умов. Где чаще всего происходит действие в ваших снах, мадам? В наше время или в детстве?

– Всегда в детстве, – ответила Клер.

– Вы дважды выходили замуж, не так ли? Снятся ли вам когда-нибудь ваши мужья?

– Нет, никогда. Изредка я вижу во сне органиста из нашей деревенской церкви.

– А других мужчин?

– В моей жизни не было других мужчин.

– И все-таки… вы так хороши собой…

– Ну да, за мной, конечно, ухаживали. В начале моего первого брака я была настолько наивна, что меня трогал интерес мужчин, которых я считала незаурядными. Увы, скоро я обнаружила, что все они, даже самые умные, переставали интересоваться мною, как только понимали, что я «неподатлива». Более того, они становились моими недругами.

– И ни один из них не смог затронуть ваши чувства?

– Ни один. Когда мне стало ясно, что дружба – чистая дружба мужчины и женщины – невозможна, я постаралась окружить себя безразличными мне людьми, не оставив места для общения с родственными душами. И так было вплоть до встречи с Кристианом. Но скажите мне, доктор, когда заканчивается ваш анализ? По каким признакам вы понимаете, что пациент исцелен?