– Ну, это ты зря-а-а, – протянул я. – Но тост поддержу. Студенческое время, конечно, славное было…
Мы снова чокнулись и выпили. Закусили. Выпили по третьей…
– А знаешь, какая у нас в группе была фирменная песня? Может, в шутку, а может, и не совсем в шутку, – прожевав, спросил Володька.
– Нет, не знаю, – ответил я. – Какая?
– Про матроса Железняка.
– Это который произнес свою знаменитую фразу: «Караул устал», после чего было распущено Учредительное собрание?
– Ага, он самый, – ответил Володька. И вдруг запел:
В степи под Херсоном высо-окие травы,
в степи под Херсоном – курга-ан.
Лежит под курга-аном, заросшим бурья-аном,
матрос Железняк, партиза-ан.
Голос у него был вполне приятный. А при повторе двух последних строчек куплета подключился и я:
Лежит под курга-аном, заросшим бурья-аном,
матрос Железняк, партиза-ан.
Володька кивнул мне и продолжил:
Он шел на Одессу, а вы-ышел к Херсону –
в засаду попался отря-ад.
Налево – заста-ава, махновцы – напра-аво,
и десять осталось грана-ат.
Я не заставил себя ждать, и уже в два голоса мы пропели:
Налево – заста-ава, махновцы – напра-аво,
и десять осталось грана-ат.
Мне нравилось, когда Коробов приходил ко мне и после уже никуда не торопился. Нет, одиночество меня не угнетало, напротив, мне нравилось быть одному. Забот – минимум! Много ли мне нужно? Завтракал я чашкой кофе с крошечным бутербродом. Обедал вне дома. Ужинал салатиками, наспех приготовленными. Иногда варил себе куриный супчик или щи с мясом. Причем работа по кухне была мне не в тягость, поскольку я готовить люблю. Если, конечно, не каждый день, а пару раз в неделю. Да и думается лучше, когда один. Никто не мешает, не перебивает мысль. И вообще, когда в твоем распоряжении двадцать четыре часа в сутки, чувствуешь себя свободным.
Но когда приходил Володька, моя жизнь кардинально менялась. И это не раздражало, а нравилось.
Его приходы вносили разнообразие, которого мне аккурат и не хватало. И как только я начинал скучать и тяготиться одиночеством, заявлялся Коробов. Как будто чувствовал, что мне пора подзарядиться его присутствием, чтобы затем снова жить в принятых мною реалиях. А может, и с ним происходило то же самое, что со мной. Ну, если мы мыслили в унисон, то почему бы не иметь и одинаковый уклад жизни?
А Володька Коробов тем временем затянул новый куплет:
«Ребята, – сказал, обра-ащаясь к отряду,
матрос-партизан Железня-ак, –
Херсон перед на-ами, пробьемся штыка-ами,
и десять гранат – не пустя-ак!»
Я снова поддержал:
«Херсон перед на-ами, пробьемся штыка-ами,
и десять гранат – не пустя-ак!»
Как там Володька сказал? А, вот: приход Киприани ко мне его насторожил тем, что частный сыщик заявился ко мне буквально на второй день после гибели своей жены. Действительно, он что, приходил ради того, чтобы узнать, где прячется Кочет? Он и правда думал, что я это знаю? Вряд ли Альберт Иванович настолько наивен, что мог подумать, будто вор-рецидивист с серьезным тюремным стажем разоткровенничается про свое логово.
Тогда зачем он приходил?
Получается, чтобы понаставить мне «жучков»… Но с какой целью?
А Володька бесшабашно вытягивал:
Сказали ребята: «Пробье-омся штыками,
и десять гранат – не пустя-ак!»
Штыком и грана-атой пробились ребя-ата…
Остался в степи Железня-ак.
Я подтянул:
Штыком и грана-атой пробились ребя-ата…
Остался в степи Железня-ак.
Интересно, а какую информацию Киприани надеялся получить посредством «прослушки»? Что ему очень хотелось знать? Ведь установка прослушивающих устройств в частное жилище – мероприятие незаконное. Я Киприани и к суду за это могу привлечь. Неужели он надеялся, что опытный ворюга Кочет позвонит мне и скажет, где он скрывается? Глупо это как-то. Прав Коробов, здесь что-то не так.
А он тем временем запел новый куплет, который прозвучал особенно печально ввиду нынешнего положения в Украине:
Веселые песни пое-от Украи-ина,
счастливая юность цвете-от.
Подсолнух высо-окий, и в небе дале-окий
над степью кружит самоле-от.
А вот и я:
Подсолнух высо-окий, и в небе дале-окий
над степью кружит самоле-от.
Блин! Зачем все же Киприани установил «прослушку» за мной? Чего он хотел знать? Как идет мое расследование убийства Аиды Крохиной?
А что же еще? Не мои же разговоры с девушками, которых нет. Да и не скомпрометировать этим сегодня холостого мужчину.
Но зачем частному детективу знать, что я нарыл и еще нарою по делу Аиды Крохиной?
В степи под Херсоном высо-окие травы,
в степи под Херсоном – курга-ан.
Лежит под курга-аном, заросшим бурья-аном,
матрос Железняк, партиза-ан…
А может, Киприани просто боится моего расследования? Но если это так, то он точно замешан в убийстве Аиды Крохиной…
– Хватит витать в облаках, давай выпьем, – вывел меня из задумчивости голос Володьки, закончившего петь.
– Давай, – согласился я весьма охотно.
И мы выпили. Каждый за свое. Молчком. И, наверное, еще за матроса-анархиста Железняка, погибшего от пули атамана Шкуро. Хотя с песней я не согласен, в степи Железняк не остался, а был перевезен в Москву и с почестями похоронен на Ваганьковском кладбище, как красный командир. Но это уже совсем другая история…
Коробов, конечно, остался ночевать у меня. После стакана водки водить автомобиль крайне не рекомендуется. И его неуверенную попытку добраться до машины я сразу пресек, ибо, случись с моим другом нечто ужасное, я бы себе этого никогда не простил. А оно мне надо – претерпевать такие страдания?
Не знаю, что там ему снилось, а мне приснился матрос-партизан Железняк. Он успел кинуть гранату из своего легендарного бронепоезда в кучу врагов, но был сражен пулей толстяка-махновца Левы Задова. А я стоял в стороне и наблюдал за всем этим, не решаясь принять чью-либо сторону.
Истекая кровью, Железняк упал в жухлую траву, и тотчас пара огромных желтых грейдеров стала насыпать над ним курган. После этого над курганом закружили самолеты-«этажерки» с красными звездами на крыльях, а мимо кургана начали проходить под барабанную дробь отряды мальчиков и девочек в пионерских галстуках, отдавая кургану честь.