Девочка стиснула Машину ладонь, призывая к молчанию. А та и вовсе дышать перестала, не сводя испуганных глаз с Бахтияра, который метался уже совсем близко и готов был сделать стойку всякую минуту. Еще пять-шесть шагов – и безошибочное, почти чрезъестественное чутье наведет его на куст, скрывающий добычу! Надо отходить, пока не поздно. Перебежать на цыпочках вон ту изумрудную поляну, скрыться в темном ельнике, выждать…
Она приложила палец ко рту и повернулась к девочке, отчаянными движениями головы и всего лица показывая, что надобно спешно бежать. Та кивнула, и, взявшись за руки, они невесомо попятились, не спуская глаз с Бахтияра, который, на счастье, ринулся к другому кусту, потом повернулись – и опрометью бросились бежать по изумрудной траве, однако, сделав три-четыре шага, обе ухнули в ледяное объятие внезапно разверзшейся болотины.
* * *
Маша и крикнуть не успела, как погрузилась с головой, но тут же коснулась ногами тверди и подалась всем телом ввысь, вынырнула, хватила воздуху, открыла глаза. Рядом кипела-баламутилась вода – она протянула руки, зашарила вслепую, наткнулась на что-то бьющееся, теплое, потянула ввысь: девчонка, слава богу, живая! Та со всхлипом тянула в себя воздух, давилась кашлем. Маша, едва стоявшая на своей спасительной кочке, держала девчонку на весу – в воде она была легкая, вот ежели бы не рвалась так…
– Тихо, тихо! – прошелестела Маша, еще не забывшая последней своей заботы: во что бы то ни стало скрыться от Бахтияровой слежки. – Ради господа, молчи!
Девчонка вытаращила на нее свои узкие глазки – верно, вспомнила, как они прятались, – и прижала ко рту ладонь, пытаясь заглушить надсадный кашель. По-прежнему поддерживая ее, Маша огляделась.
Вот же угораздило! В двух шагах твердая земля, а здесь гибельная чаруса. Зеленая, обманувшая своей красотой и видимой прочностью ряска смыкается на глазах, затягивает глянцево-черные оконца воды. А стужа, стужа-то какая! Недолго выдержать, вот так-то стоя.
Зуб на зуб уже не попадал, но страшно не было: земля в двух шагах. Худо-бедно, выберутся. Вот только ушел ли Бахтияр? Может, не слышал, не видел?.. Ох, напрасны надежды! Вон он, стоит у самого края болотины, глядит, глазам своим не веря, на две женские головы, торчащие из воды, словно кочки. Сила нечистая! Из-за него ведь они здесь очутились – а напрасно. Неужто не попасть нынче к Сиверге? Неужто пропал день из-за Бахтияровой прыти?
Ладно. Раз уж он все равно их заметил, можно не стеречься. Теперь главное – из болота выбраться, а там, может, и удастся от Бахтияра отделаться, не то – запретить ему за собой идти, только и всего.
– Ай, джаным, джаным, джаным!
Черкес наконец вышел из оцепенения, подбежал к краю чарусы, протянул ружейный приклад, но Маша не тронула его, а толкнула вперед девочку: синеватая бледность, залившая детское лицо, невидящие, расширенные глаза напугали ее. Она вдруг вспомнила, как кто-то рассказывал: вогулы не спасают своих тонущих, веря, что если дух воды позвал к себе человека, то не стоит ему перечить. Маша остро пожалела, что не вогулы были там, на расшиве, с которой кинулась она в Волгу, надеясь отыскать покой… И тут же девочка вновь забилась, задергалась в ее руках. Боже ты мой, да ведь она каждую минуту прощается с жизнью, думая, что дух воды вот-вот заберет ее!
– Держи ее, Бахтияр! – крикнула Маша и засмеялась от радости, увидев, что детские руки мертвой хваткой вцепились в приклад.
Лицо Бахтияра исказилось брезгливой гримасой, однако он без спора потянул ружье, и через несколько мгновений девочка, громко всхлипывая, упала на твердый берег, вскочила на четвереньки, поспешно отползла подальше от чарусы и уже с облегчением простерлась на земле.
Теперь пора было выбираться самой. Холод сковывал тело, если этак дальше пойдет, Маша ни рукой, ни ногой не сможет шевельнуть. Да и теперь не может: юбка прилипла к ногам, спутала их, будто сеть – щуку.
Маша качнулась на своей шаткой опоре, с трудом продвинула ногу вперед: не удастся ли как-нибудь дойти до берега, пусть и по горло в воде?
Дыхание перехватило – ох, как холодно, как холодно! С силой повела вокруг руками, пытаясь согреться. Наверное, придется принять помощь Бахтияра, как ни противно. Самой не выбраться, ясно, а Сиверга ждет!
Однако, вытащив девочку, Бахтияр больше не опускал в воду ружье.
Маша взглянула недоумевающе: да что такое? Стоит, уткнув дуло в землю, опершись о приклад, смотрит – глаза горят, – как она мерно качается, покорная тяжелой воде, будто болотное растение: взад-вперед, влево-вправо.
– Я тебя уже спас однажды, помнишь? – Голос Бахтияра изменился до неузнаваемости. – Помнишь?
Маша чуть опустила подбородок к воде, но и от этого легкого движения едва не утратила равновесия и не канула плашмя в воду. Какое тяжелое, каменно-тяжелое тело! А Бахтияр – что задумал?
– Помнишь! – повторил он. – Да. И я помню. Спас тебя – но что получил взамен? Ты бежишь меня, отвергаешь, я для тебя отвратительнее последней твари! И вот теперь помаячил перед тобой только образ, только призрак – и ты ринулась за ним. А он обманул тебя, другую взял взамен. – Бахтияр задыхался, пропускал слова. – Зачем мне тебя спасать, скажи? Ты лицо утрешь, юбку отряхнешь – и побежишь к этой джайган [63] ! А я снова останусь забыт. Я для тебя – прах под ногами! Был ведь я свободный джигит – а влачился за тобой по всем бедам, чая отрады. Ты меня отринула, отвергла. Ты через меня перешагнешь и через мертвого. Не хочу тебя делить ни с кем: ни с живым, ни с призраком. Лучше уж ты на моих глазах в болоте утонешь, чем снова будешь у меня сердце вырывать!
Маша глядела на него, расширив глаза. Только взгляд еще повиновался ей, и то изумление, которое выразилось в этих чистых, прекрасных глазах, заставило Бахтияра хрипло закаркать, что означало смех. Но невесел был тот смех, нерадостен.
– Один шайтан знает, как эта ведьма Сиверга тебе смогла живого покойника показать, но я его тоже узнал! Ты к нему живому рвалась – теперь к мертвому. Но не будет того! К мертвому уйдет – мертвое. Вот слушай: или слово дашь, что за меня замуж пойдешь нынче же, и тогда я тебя из воды вытащу, или… или я буду стоять на берегу, смотреть буду, как тебя болото возьмет.
* * *