Типичная нора межпланетного террориста. Если ты видел одну такую, ты видел все, а я-то уж их насмотрелся лет на двести вперед.
Гриссом сидел за столом, и автохирург пытался наскоро залатать его рану. Правая рука террориста, более здоровая, чем мне показалось вначале, лежала на приборе, один вид которого вызывал у меня самые нехорошие предчувствия. Прибор был очень похож на дистанционный детонатор, а места, подобные этому, почти всегда снабжены системами экстренного самоуничтожения. Но дело в том, что, самоуничтожаясь, они прихватывают с собой заодно пару лежащих вокруг кварталов вместе с живущими в них людьми.
— Еще раз привет, Макс, — сказал Гриссом с жизнерадостностью, не вязавшейся с его внешним видом. — Как насчет того, чтобы разыграть тот же гамбит, но по меньшим ставкам? Не миллиарды людей, но несколько тысяч, только угроза на этот раз весьма реальна. Для тебя это более приемлемо? Ведь ты не оставил мне никаких путей к отступлению.
— Отступать тебе некуда, — подтвердил я.
— Вот именно. И что, по-твоему, я сейчас должен сделать? Сдаться на милость твою и Полковника, чтобы потом меня отдали на растерзание Лиге? Или папаше Тайреллу?
Уже несколько часов, как Полковник был мертв, но радовать ублюдка подобной новостью я не собирался.
— Ты можешь пустить себе пулю в лоб, — подсказал я, лихорадочно пытаясь придумать хоть какой-нибудь план действий.
— Нет. — Он вымученно рассмеялся, улыбка перетекла в гримасу боли. — Я любил жить с шумом и умереть хочу с не меньшим грохотом.
Классический вариант, подумал я, разыгрываемый и мною, и до меня сотни раз. Пистолет и детонатор, одна жизнь против нескольких. Или нескольких тысяч.
Единственный вариант решения таких задач прост: необходимо сначала дать человеку шанс, хотя бы и призрачный, и, когда он за него ухватится обеими руками, отнять, зачастую вместе с жизнью.
В данном случае проблема заключалась в том, что у сидевшего передо мной парня не было никаких шансов, он сам это знал и считал себя человеком конченым.
— Видишь, Макс, — продолжал он, — я уже нажал кнопку, и устройство сработает, когда я ее отпущу, так что даже если бы ты стрелял так же быстро, как покойный Рейден, то все равно не смог бы помешать мне активировать бомбу. Нет выхода для тебя, сержант.
— Чего ты хочешь? — спросил я.
— Я? Я уже ничего не хочу. Меня создали для определенной цели, напичкали всякой дрянью, провели через все круги ада и, когда все это закончилось, дали задание. Из-за твоего вмешательства я это задание провалил. Теперь я просто хочу уйти и избавиться от голосов, звучащих в моей голове и сводящих меня с ума. Вопрос не в том, чего хочу я, вопрос в том, чего ты хочешь.
— Чтобы тебя больше не было.
— Это понятно, — кивнул он. — Но чтобы быть полностью уверенным, тебе следует остаться и посмотреть.
— У меня несколько иные планы.
— Тогда уйди. Оставь меня в покое и дай время залечить раны, — предложил он. — И через несколько лет мы продолжим наши игры.
— Сам знаешь, я не могу.
— Ты можешь остаться и умереть.
— Сам посуди, Зэд, ты ведь не хочешь умирать точно так же, как и я, не правда ли? Если бы ты этого хотел, то уже давно нажал бы на кнопку, а не разглагольствовал бы здесь.
— Хочешь поторопить события?
Я покачал головой.
— Я не хочу смерти. И ты не хочешь. Ни один здравомыслящий человек не покинет этот мир по собственной воле.
— В твоих рассуждениях есть только один изъян, сержант. Я не человек.
Приплыли.
— Ты человек, как бы тебе ни хотелось самого себя уверить в обратном. Способ твоего появления на свет не имеет решающего значения. Неважно, был ли ты рожден через девять месяцев после зачатия или выращен в пробирке под надзором ученых. За основу все равно взят генотип человека. В твоем теле человеческие клетки, по твоим жилам течет человеческая кровь.
— Что ты мне предлагаешь? — его била дрожь, по серому от боли лицу стекали крупные капли пота.
Видимо, удерживать кнопку сломанной рукой было бесконечно мучительно. Если я и хочу что-то сделать, делать это надо быстро.
— Небольшую сделку, — ответил я, лихорадочно обыскивая помещение взглядом и стараясь запомнить малейшие детали. Ящики, контейнеры, нехитрая мебель, какие-то баллоны… — Я же русский, Зэд, а русские склонны к компромиссу. Ты знаешь, что такое компромисс? Решение, достигнутое путем взаимных уступок, когда ни ты, ни я не получаем, чего хотим. Так что я ухожу.
Изумление проявилось на лице Зэда Гриссома, когда я коснулся мизинцем левой руки указательного пальца и отправился на предыдущее место выброса.
Парнишка стоял рядом с деревом, выковыривая из ствола свой мачете. Внезапное появление на поляне бесплотного духа, на глазах обретающего материальность, его нисколько ни удивило.
— Вы ведь из Гвардии, да? — спросил он.
— Оттуда, — подтвердил я. — Тебя как зовут?
— Хосе, — сказал он.
— Это твое мачете?
— Да, хефе.
— Почему ты это сделал, Хосе? Он ведь запросто мог тебя убить.
— Но вы спасли нам жизнь, предупредив, — ответил он. — И я должен был помочь.
— Тебе не нужна другая работа?
Взгляд красноречивее всяких слов.
— Ты не представляешь, во что ввязываешься, — пробурчал я. — И я ничего не могу тебе обещать. Ты знаешь, какой процент курсантов отсеивается на вводных?
— Я лишь хочу получить свой шанс, хефе.
— Считай, что ты его получил, — сказал я. — Свяжешься с нами и спросишь сержанта Соболевского. Я лично буду рекомендовать тебя. Ты достаточно храбр, раз рискнул, и достаточно умен, если сразу смог оценить ситуацию и разглядеть возможные перспективы. Такие нам нужны.
— Спасибо, хефе.
— Пока не за что, — сказал я. — Поблагодаришь при следующей встрече, если она состоится.
— Конечно, хефе.
— И не зови меня «хефе».
— Не буду, сэр.
— Мне пора.
Я посмотрел на часы. Пора.
Проклятье!
Диспозиция та же. Гриссом ни на сантиметр не отодвинулся от своего дистанционного пульта смерти, когда я возник у него на правом фланге. Я-то рассчитывал, что через пару минут после моего ухода он расслабится и попытается скрыться, но в любом случае не будет держать руку на кнопке, и я запросто смогу его пристрелить. (Желание брать его живьем уже пропало у меня напрочь. Как бывают мимолетны наши желания!) Но он тоже был оперативником и просчитал этот ход заранее.
— Я и не поверил, что ты уходишь совсем, — сообщил он.
— Твоя недоверчивость меня обижает, — сказал я. — Чао.