Ветер сильный, попутный, снасти так и гудят под его порывами, — все равно успел бы вернуться к сроку, только на сердце было бы куда спокойнее…
Армен перехватил взгляды отдыхавших во время шторма гребцов и в одном из них прочитал зависть.
Молодой, плечистый раб смотрел на него так, что Армен не выдержал и отвернулся. Конечно же, он слышал, как пират при посадке на этот парусник пообещал Армену свободу. Но разве он сейчас поймет его? Ведь когда–то и Армен засыпал и просыпался с одной только мыслью о свободе, горько плакал во сне, видя крошечные домики родного селения на склоне знакомой до каждого деревца горы.
Но годы шли.
Из камней, в которые парфянские воины превратили селение, незнакомые ему люди, наверное, давно уже построили новые дома. Угнанные в рабство земляки давно умерли. Деревца превратились в раскидистые деревья. Неизменными должны остаться лишь горы. Но… узнает ли он их теперь?
Зато в доме Эвбулида все было родным: очаг, стены, дешевые глиняные боги, Диокл, Фила, Клейса, его скрипучая лежанка в углу закопченной кухни.
Армен явственно услышал знакомый запах тряпья на ней, и на его глаза навернулись слезы. Он понял, что уже не сможет жить без этого дома. И вместе с тем чувствовал, что не будет ему покоя до смертного часа, если не увидит хоть краем глаза родные края, не вдохнет знакомый с детства воздух, не сделает глотка студеной воды из быстрого ручейка. Если не поклонится месту, где оставил пронзенными парфянскими стрелами отца и мать, когда его, превращенного в пленника–струка, привязал к седлу и волок за собой по земле закованный в сверкающие латы всадник…
Сами боги, пусть даже в образе киликийца Аспиона, велят ему сделать это!
«Мой пекулий не так велик, — размышлял Армен, мысленно подсчитывая предстоящие расходы. — Всего двенадцать драхм. Но мне много и не нужно! Кусочек лепешки в день да несколько глотков воды. А остальное пойдет в уплату погонщикам мулов и перевозчикам через реки. Разбойники и охотники за рабами на пути? А что мне их бояться? Клейма на мне нет. Для продажи я уже не годен. Кому нужны лишние хлопоты с доживающим свое рабом? Корми только даром! — усмехнулся он первый раз за последние пять лет, и лицо его просветлело: — А я только взгляну на свою Армению — и сразу обратно, в Афины. Господин добрый, он поймет меня…»
Сильный порыв ветра качнул парусник. По палубе пробежали два раба, держа за ручки тяжелую амфору. По команде купца — хозяина судна, они раскачали ее и швырнули в пасть высокой волны, нависшей над кормой.
Пытавшийся таким образом умилостивить разъяренного Посейдона купец, благообразный седой старик — и не подумаешь никогда, что такой может быть связан с пиратами, не отводя глаз от моря, шептал молитвы.
«Не наживался бы на горе и несчастьях людей, то и не трясся бы сейчас ни перед молнией Зевса, ни перед трезубцем его брата!» — глядя, как раскрывается в неслышном крике рот купца, подумал Армен.
Через пару часов, когда молнии отнесло далеко в сторону, а шторм стал заметно стихать, купец вновь обрел уверенность и спокойную осанку.
— Подходим! — проходя мимо навеса на носу парусника, крикнул он, и оттуда, потягиваясь, вышли два пирата.
Хмуро оглядевшись, они подошли к Армену. Старый раб с удивлением увидел, что один из них, с лицом, сморщенным, как корка высохшей дыни, был одет в хитон и гиматий афинского гражданина.
Неподалеку сверкнула молния, загрохотал, раскалывая небо, гром. Купец рухнул на палубу ниц.
— Ждем тебя здесь до захода солнца! — предупредил он. — И помни: если вздумаешь бежать или приведешь за собой стражу — этой ночи твоему господину не пережить! А тебя мы найдем и повесим на твоих же кишках! Помнишь, Артабаз, как голосил тот раб, которого мы повесили таким способом?
— Да, это было очень смешно! — подтвердил грузный, неповоротливый пират и пристально посмотрел на раба: — Учти, я буду знать о каждом твоем шаге!
— Я вернусь! — клятвенно заверил его Армен. — Я обязательно вернусь!
— Это будет хорошо! — подражая Аспиону, кивнул Артабаз, — а то твои дырявые кишки вряд ли выдержат тебя и доставят нам удовольствие!
— Лодка спущена! — крикнул купец. — Торопитесь!
Подталкиваемый пиратами, Армен спустился в лодку.
Увидел прикованных к веслам гребцов, молчаливых и хмурых, привыкших к подобным рейсам. Покосился на одетого, как афинянин, пирата, усевшегося на носу.
— И помни! — послышался с палубы парусника голос Артабаза. — До захода солнца…
Как ни спешил Армен, проклиная тех, кто надумал строить город в таком холмистом месте, но минул час, пошел второй с той минуты, как лодка оставила его одного на пустынном берегу, а дорога все не кончалась. До Большого водопровода он добрался, уже совсем задыхаясь, прижимая ладонь к боку, который, казалось, резали остро отточенным ножом. Здесь он разрешил себе минуту постоять и двинулся дальше.
Афины, как ни в чем не бывало, жили своей привычной пестрой жизнью.
Свободные горожане в предвкушении званых ужинов возвращались из гимнасиев и палестр, обсуждая на ходу достоинства победивших сегодня борцов и атлетов.
Рабы несли с остывающей агоры запоздалые покупки.
Так же, как всегда, останавливали друг друга и заводили степенные беседы философы. Стайки параситов, отчаянно споря между собой, решали, в чей дом податься сегодня.
Афины оставались Афинами.
Армен ковылял по их улочкам, то и дело поднимая голову. С мольбой смотрел он на сползающее с зенита солнце. Разумеется, не было у него ни гномона, ни клепсидры, но он точно знал: осталось три, в лучшем случае — три с четвертью часа, и светило, ведомое твердой рукой Гелиоса, скатится с небосклона туда, где всегда холодно, где царствует ночь. Всего три часа! А ему нужно успеть зайти к Гедите, успокоить ее, взять адрес Квинта, который забыл ему дать Эвбулид.
Потом обежать четыре дома, все объяснить и дождаться, пока ему вынесут деньги.
Армен прибавил ходу. Ища спасения от боли, он широко раскрыл рот и хватал воздух, как выброшенная из воды рыба. Но даже в эти мгновения он думал не о себе, а об Эвбулиде.
«О, Деметра, о, Аполлон! — взывал он к помощи самых добрых богов, известных ему. — Сделайте так, чтобы корабль пиратов выдержал шторм, чтобы главарь этих разбойников сдержал свое слово и отпустил господина! А еще… пусть Квинт окажется дома! О, Гелиос, о, Дионис, помогите мне, спасите хозяина!..»
Так думал Армен, идя знакомыми переулками, чтобы сократить путь.
Насколько горячо молил он вчера богов, чтобы они больше не ставили его на пути этого страшного римлянина, отвесившего ему тяжелую оплеуху, настолько слезно просил он их теперь, чтобы Квинт Пропорций не ушел куда–нибудь в термы или на званый ужин. Что тогда делать, к кому идти? Да и даст ли он два таланта, даже если и окажется дома?