Сержант посмотрел на Мадам, на солдат. Да, возможно, Мадам и права, раздраженно подумал сержант, возможно, и нужно быть осторожнее, всю жизнь осторожнее: не отправляться в армию, не садиться на лошадь, не знаться с Оливьером, отказаться от черной кареты… Все к черту, все, все, все!

– Мадам, – сержант поправил саблю. – Благодарю вас за весьма своевременный совет. А теперь позвольте мне приступить к моим прямым обязанностям, то есть к заботе о вверенных мне людях. А они очень голодны. А я должен содержать их в добром здравии и бодром состоянии духа. И вообще, я отвечаю за них головой. Но и за вас, конечно же! Так что не беспокойтесь, всё будет в самом лучшем виде.

И тут он замолчал, посмотрел на солдат и сказал уже им:

– Судя по следам, этих друзей там не так уж и много. Но всё равно нужно держать себя настороже. Мало ли какой у них где здесь резерв! Поэтому лучше побольше помалкивать. Чтобы язык за зубами! Понятно?

Они закивали.

– Надеюсь, так, Мадам?! – сказал сержант. – Вы этого желали?

В ответ Мадам только неопределенно пожала плечами. Вот женщина!

– Вперед! – вскричал сержант и в необъяснимой досаде пнул шпорами по лошадиным ребрам.

И отряд – дружно, вслед за Мари – направился к лощине…

Артикул тринадцатый ВТОРАЯ ПОЛЬСКАЯ ВОЙНА

…И там они вскоре увидели пятерых вооруженных людей, конечно, не крестьян, а шляхтичей, которые в самых различных позах сидели возле костра. И там же, неподалеку, стояли их оседланные лошади, все как на подбор неожиданных, редких мастей. Сержанта это не удивило, потому что он еще летом заметил, насколько в здешних краях любят лошадей так называемых авось-окрасов. Итак, лошади сержанта не заинтересовали. А вот что касается их владельцев, то это были вот кто. Один из них, без шапки – и это при таких-то обширных залысинах! – сидел, запахнувшись в просторную волчью шубу и подбрасывал в костер какие-то деловые бумаги. Видимо, это он и потерял «Курьер Литовский», потому что возле него кроме бумаг лежала еще и кипа газет. А сразу за газетами сидел немолодой уже улан из корпуса Понятовского. Улан был очень сильно пьян, но все равно держался молодцом и еще даже что-то объяснял своему менее бывалому соседу, который, судя по мундиру, был младшим офицером Литовской конной гвардии генерала Конопки.

(Сия гвардия за месяц до того была рассеяна под Слонимом, а сам Конопка взят в плен. Потери с нашей стороны – один казак. Вот так! – маиор Ив. Скрига)

Да! И чуть было не забыл: были там, у костра, еще двое: пятидесятилетний толстяк и совсем еще юноша, оба одетые в невиданную доселе форму – синие мундиры и синие же рейтузы, оранжевые шарфы и аксельбанты, черные кивера с желтыми и белыми кокардами. При виде белых кокард сержант вспомнил детство, роялистов и поморщился. Но Мадам объяснила ему:

– Это жандармы.

– Жандармы? Откуда?

– Великое Княжество Литовское. Новообразованные части.

Сержант кивнул и еще раз осмотрел сидящих у костра. Их было пятеро. Так ведь и у сержанта тоже пятеро. И их ведь те сидящие тоже уже пересчитали и даже сделали из этого соответствующие выводы. Скорей всего, благоприятные! Подумав так, сержант не удержался, усмехнулся – и тотчас же уверенно направил лошадь к костру.

Там тоже началось движение. То есть там перестали притворяться, будто они никого вокруг не замечают. Улан поморщился и что-то коротко сказал, человек в волчьей шубе поднялся навстречу гостям и, не обращая на Дюваля ни малейшего внимания, торопливо и восторженно заговорил по-польски, затем что-то спросил. Мадам поджала губы и промолчала. Но этот дерзкий человек не унимался – сняв несуществующую шляпу, он манерно расшаркался и, елейно улыбаясь, сказал что-то еще. Мадам покраснела и, не сдержавшись, резко ему ответила. Человек в волчьей шубе от души засмеялся.

Тогда уже не выдержал сержант. Он привстал в стременах и спросил:

– Мадам, он оскорбил вас?!

Мадам отрицательно покачала головой. О чем же в действительности был этот краткий разговор, она так никогда и никому не сказала. Ну а тогда и вообще всем было не до подробностей – сержант, потянувшись за саблей, сердито потребовал:

– Ну! Отвечайте же!

Мадам взволнованно ответила:

– Он говорит… – Но тут же спохватилась и потребовала: – Да опустите же саблю! Я не могу так говорить! Меня это очень отвлекает!

– А вы на нее смотрите! – сердито ответил сержант. – Ну, же! Я слушаю!

Мадам тихо сказала:

– Он говорит… Что встреча очень неожиданна. И это всё, – и замолчала.

Сержант был голоден, его солдаты тоже. Наглец, все всякого сомнения, сказал непотребную глупость, сейчас сержант развалит его надвое, те четверо подскочат от костра и прикончат… Кого-то из его солдат они непременно прикончат. А дальше что? Сержант, не опуская саблю, посмотрел на человека в шубе. Тот подчеркнуто низко поклонился гостям и сказал на довольно-таки сносном французском:

– Милости прошу к нашему скромному столу, господа, обед будет с минуту на минуту. Рад приветствовать героев непобедимой армии.

Слова эти весьма походили на злую насмешку, однако продрогшие солдаты не обратили на это внимания и поспешили спешиться. Сержант же по-прежнему оставался в седле.

– Шарль, – шепнула Мадам, – простите его, я вас умоляю.

Сержант нахмурился.

– Я сама виновата, – продолжала Мадам. – Когда-нибудь вы все поймете.

Сержант не ответил.

Тогда Мадам, пожав плечами, сошла с лошади, человек в волчьей шубе любезно – отнюдь не паясничая – поцеловал ей руку и усадил на лучшее место. Мадам с улыбкой обернулась и сделала им всем приглашающий жест. А улан, тот даже поднял руки и широко, как только мог, заулыбался.

И сержанту не оставалось ничего иного, как покинуть седло. Когда же он, вслед за своими солдатами, пристроился к костру, то человек в волчьей шубе бросил в огонь очередную стопку бумаг и сказал:

– Вот она, ирония судьбы: я, я вынужден губить в огне нетленное печатное слово! Простите, господа, но мы еще не представились. Так вот! Рядом со мной сидит бывший легионер, а ныне надпоручик, Ян Героним Тарашкевич.

Улан, как очень крепко выпивший, рук уже не поднимал, а только дважды кивнул головой. Человек с залысинами гордым голосом добавил:

– Герой Венеции, Санто-Доминго и Сарагосы! Но судьба, увы, судьба!

Еще одна связка бумаг полетела в костер, обещанной еды не подавали, а залысый как ни в чем ни бывало продолжал:

– Пан Юзеф Вержбицки, ревнитель старины и почти что ни слова по-французски. Пан Юзеф!

Пожилой жандарм огладил гетманские усы и сказал, обращаясь к Дювалю:

– Пан вахмистр, мое почтение.

– Сержант, месье, – поправил Дюваль.