– Как посчитаешь.
– Так и посчитаю. Так вот! Все слушайте! Я говорю: если я умру, а ты, дочь моя, к тому времени так и найдешь себе жениха, то с того самого дня моей смерти все мои люди становятся свободными. Вы, моя верная дружина, забираете мой корабль и уходите на нем куда пожелаете. А вы, мои рабы, снимаете ошейники, открываете мои сундуки и делите мое добро – всем поровну. А дальше… Дальше я вам уже не указчик, ибо свободные люди сами определяют свою судьбу. Да будет так! – и с этими словами Торстайн обнажил меч и троекратно прикоснулся к нему губами.
А мы смотрели на него, молчали. Потом Торстайн велел нам расходиться.
И потянулись дни за днями. Точнее, дней-то еще не было, но временами небо на востоке становилось немного светлей да светлей. Дружина начала готовиться к походу. Я спрашивал у них, куда они на этот раз думают идти.
– В Трантайденвик, – отвечали они. – А там уже наймемся к кому-нибудь.
Да и рабы, я видел, соберутся, спорят. Тоже, небось, решали, как им быть и куда подаваться. А ведь Торстайн был еще жив! Но, правда, он очень постарел за это время. Стал подозрительным, неразговорчивым. Боялся, что его отравят. Ножей боялся, шорохов. И Сьюгред тоже была очень мрачная.
А ярл, конечно, не являлся. Ветер слабел и становился все теплей. Сугробы понемногу оседали и покрывались крепким настом, наст темнел…
А после вышло солнце. Оно показалось совсем ненадолго, мы только и успели пропеть ему гимн – и оно снова закатилось. А мы пошли к столу и пировали. Торстайн был хмур и ни в какие разговоры не вступал. Испортил пир! Я даже петь не стал, да меня тогда не очень-то и просили. И разошлись мы тогда много раньше обычного…
А утром крик на всю усадьбу:
– Торстайн ушел!
И еще как ушел! Во сне – позорнее для йонса не придумаешь. Йонс должен уходить в бою – тогда это почетно. Йонс также может умереть на берегу, в кругу своих соратников, с мечом в руке, все рассказав, воздав дары – это еще терпимо. Но умереть во сне, не приготовившись – это большой позор не только на него, но и на всех его родных, дружинников, женщин и даже рабов. Дарки сказал в сердцах:
– Вот, дождались! Всех запятнал.
А Бьярни засмеялся и сказал:
– Ты бы помолчал! Это с тебя все началось, а не с него! Потому что разве это не ты первым закричал: «Смотрите!» Вот он и посмотрел, повел.
– А ты!..
И, слово за слово, они схватились за мечи. И пролилась бы кровь. Но я сказал:
– Глупцы! Винн подстрекает вас. Вы что, хотите, чтобы вас положили вместе с опозоренным?
Они сразу оробели и притихли, и спрятали мечи. А я опять сказал:
– Прислушайтесь! Винн ходит где-то совсем рядом.
Прислушались. Да, наст похрустывал…
И тут-то все и началось! Когда я говорил про Винна, я думал их образумить, а получилось наоборот. Теперь я им кричал:
– Постойте! Помогите! Да разве я один здесь теперь управлюсь?
Какое там! Никто меня уже не слушал. Все они как будто обезумели. Визг, топот, беготня кругом! Да, их можно, конечно, понять, но в то же время…
Да! Ну, в общем, тогда было так: еще второй фитиль не догорел, а Фьорд был уже пуст. Сперва ушли дружинники, потом ушли рабы. Торстайново добро никто не брал, хоть Сьюгред и открыла все его сундуки. Да что Торстайново – они даже свое добро бросали. Брали только съестные припасы, теплую одежду и детей – и чуть ли не бегом покидали поселок. Вот так! А тут еще очаг начал дымить. Я сел возле него, взял кочергу, пошевелил уголья. Потом спросил:
– Так лучше?
– Да, – сказала Сьюгред.
Она сидела у Торстайна в изголовье. На ней был новый черный плащ, расшитый скатным жемчугом. Я усмехнулся и сказал:
– Красивый плащ.
– Да уж красивее того, который ты бросил собакам.
– Собаки были очень голодны.
– А я оскорблена. Скажи, зачем ты остался?
– Чтобы проводить его. Ты поможешь мне?
– Да.
Торстайн был рослый и очень тяжелый. Мы оба выбились из сил, пока несли его. Потом я разводил огонь, а Сьюгред пела гимны. Потом Торстайн горел, а мы стояли, обнажив головы, и молчали. Потом опять пришли в землянку. Сьюгред готовила на стол, а я сидел и снова молчал. Потом мы его также молча поминали. А наст – мы слышали – поскрипывал, потрескивал…
Сьюгред спросила:
– Ты когда уйдешь?
– Куда? – сердито спросил я.
– Не знаю.
– Вот и я тоже не знаю!
И это была истинная правда. Я не дружинник, но и не раб. Поэтому куда мне было уходить? И с кем? Вот почему я остался. А ей я так сказал:
– Те, кто бежал – это трусливые глупцы! Разве можно убежать от Винна? Винн вездесущ, Винн триедин. Если захочет, он везде тебя найдет – и на земле, и на воде, и в небесах. Ведь так?!
Сьюгред молчала. И я, тоже немного помолчав, спросил:
– А ты? Что, будешь ждать ярла?
Она кивнула. А я опять спросил:
– А если он придет и скажет: «Ты мне не нужна»?
– Так это же если он придет! – сказала она очень тихо и так же тихо вздохнула.
На том наш разговор закончился. Я посидел еще немного, потом ушел к себе в землянку. Лег, слушал, как потрескивает наст – так и заснул. Спал очень крепко, ничего мне не снилось. А жаль! Я сны очень люблю. Ведь моя жизнь давно уже закончилась, остались только сны, вот я и смотрю их всегда с большим интересом. Еще бы! Во сне я неизменно молодой и крепкий, удачливый, храбрый. Таким я был давным-давно, теперь мне самому в это уже не верится. А был! Вот почему я так люблю смотреть сны.
А вот в ту ночь мне ничего не приснилось, я просто пролежал бревном. Проснувшись, не хотел вставать. И думать ни о чем не хотел. А мысли лезли, лезли – как назло! Вот, думал я, дружинники ушли, рабы ушли, весть разнеслась, и скоро все будут знать про Торстайна, и сразу начнутся пересуды, толки, кому теперь должна принадлежать наша земля, кому корабль, а кому…
Но тут ко мне спустилась Сьюгред и сказала:
– Вставай! Небось, проголодался.
– Но я, – ответил я, – не голоден.
– Но ты – мой человек. Велю – и будешь есть все, что тебе подадут!
Я засмеялся, встал, пошел следом за Сьюгред. Поел. Потом рубил горючий камень. Потом были еще другие разные дела по хозяйству. Потом она опять меня кормила. Потом, когда пришла ночь, Сьюгред залезла в спальник и приказала мне:
– Пой!
Я пел. Я знаю много песен. Но для нее я пел не те, которые любил слушать Торстайн, а те, которые почти всеми давно уже забылись. В Йонсвике, сорок лет тому назад…
Но я, похоже, опять отвлекаюсь. Итак, я пел; чего не помнил, там подсочинил, а кое-где и просто приукрасил – и получилось хорошо. А это добрый знак! И я повеселел. Сьюгред давно уже заснула, а я все пел и пел – и мне казалось: вот я опять молодой, сильный, храбрый, и наш корабль подходит к берегу, и вот уже под днищем нашего корабля заскрипел прибрежный песок, а вот уже песок скрипит под моими сапогами, я молод, смел, я богат – в моем поясе полным-полно диргемов, я сыт и пьян, и я уже иду по городу. Славный город Йонсвик! И вдруг я слышу сзади: «Господин!» – и думаю: ого, какой приятный голос! И, повернув голову, вижу в окне…