— Да, Ярома, ты был прав. Худовата у тебя дичина. Чего это ты так плохо свою службу справляешь?
А Ярома, он напротив стоит, высокий такой, толстый, весь лоснится, и, даже глазом не моргнув, так же нагло, как и прежде, отвечает:
— Так перевелась здесь вся хорошая дичина!
— Как это так?
— А так, ясновельможный князь. И я в этом не виноват. А это все Цимох, все это от него идет.
— Какой еще Цимох?
— Да здешний прежний полесовщик, ваша милость.
Эге, я думаю, вот оно что! Вот он куда, хлоп, гнет!
Я это сразу сообразил. А князь, тот нет. И говорит:
— О, бывший полесовщик! Ну так что? Так бы поймал ты его да жилы бы из него и вытянул. Или не знаешь, как жилы тянуть? Или поймать его не можешь?
А Ярома:
— Так как же я его поймаю, ваша милость? Он же, простите за крепкое слово, мертвец! Его же лично сам покойный князь Сымон — пусть ему на том свете славно будет! — сам покойный князь Сымон ему тому уже который год как голову срубил! Из-за сына своего, из- за Михала.
— А! — говорит князь Мартын, и уже белый весь. — Вот кто такой этот Цимох. А я уже забыл!
А Ярома:
— А нынче вот и вспомнили. Он, этот Цимох, ох, свиреп! Ох, бьет дичину! Бывает, я иду, вижу, стоит Цимох и тоже смотрит на меня. И не уходит. Я иду…
— Э! — вскричал князь. — Молчи, хлоп! Ты что, не видишь? Я ем! А ты про мертвецов заладил. Пшел вон!
Ярома и пошел. Князь вдруг:
— Э, нет! Вернись!
Тот вернулся. Князь подумал, подумал, потом говорит:
— А это… Цимох, значит, ходит. А Цмок чего?
— А ничего, — отвечает Ярома. — Спит он, ваша милость, чего же еще. Цмок всегда зимой спит. Как медведь. Я и берлогу его знаю. Это будет там, за старыми вырубками. Там еще старая ольха стоит. Если желаете, завтра могу туда сводить. Можно будет даже жердью его в бок потыкать, а он все равно не проснется, такой у него крепкий сон.
Услышав такое, князь только головой покачал, полный кубок сам себе налил и сам же весь до дна его и выпил. Потом, губы платком утерши, спросил:
— А ты его тыкал?
— А как же! Да это что! Я его… сколько это уже будет?.. Да, уже почти пятнадцать тому лет… Я его пикой колол! Это когда покойный князь Сымон ладил на Цмока охоту, тогда еще пана Миколу Бугайчика вместе с конем и со сворой борзых Цмок изволил сожрать. И пана Ковдрыша хотел, да не успел. Пан Ковдрыш ка-ак…
— Брешешь, собака! — гневно закричал пан Ковдрыш. — Брешешь! Убью! — и выскочил из-за стола, и саблю выхватил! И зарубил бы он того дурного полесовщика…
Но тут сам князь вскочил, заорал:
— Пан Иван! Охолонись!
Пан Ковдрыш саблю опустил, злобно сказал:
— Удивляюсь я, князь, на тебя. Хлопа слушаешь. Экая низость!
Ого! Тут уже и пан князь, позабыв обо всем, ш-шах за саблю! Тогда и Ковдрыш — ш-шах! И встали они в первую позицию. Ну, думаю!..
Нет, и подумать не успел, а тоже кинулся, встал между ними, говорю:
— Эх, Панове, Панове! Стыдитесь! — А потом на хлопа обернулся, говорю: — Пшел вон, скотина!
Он ушел. А князь Мартын и пан Иван еще постояли, постояли, ну точно петухи, а после молча разошлись, сели к столу. Я тоже сел. Тихо-тихо за столом. Потом я говорю:
— Цмоков на свете не бывает. Бывают только динозаврусы. Мне об этом покойный пан Михал рассказывал.
А Ковдрыш мне в ответ:
— Много он знал, твой Михал!
А я:
— Много, не много, зато теперь все знает. Да молчит. Так не будем же и мы, Панове, завтра так молчать, как теперь молчит пан Михал. За то и выпьем!
Выпили. Потом еще раз выпили. Еще раз. И еще. Закуска у Яромы была тощая, а дорога до него была длинная, вот нас и развезло, и вскоре все мы полегли. А больше о том вечере ничего и не расскажешь — за столом все больше молчали. Потом так же молча полегли и заснули.
Не знаю, как другие, а я крепко спал. После проснулся раньше всех, вышел во двор, умылся снегом. Ярома мимо шел. Я подозвал его и говорю:
— Сам дурень и другим дурням много дурного болтаешь. Чтоб больше у меня такого не было. А не то зарублю!
А он, вот где наглец, глазами вот так хлопает и говорит:
— Да разве я чего болтал? Я все как было, все как на духу!
— И про берлогу Цмокову?
— Ну да.
— И про то, что ты его жердью в бок тыкал, это что, тоже правда?
— Так, ваша милость, правда. Чистейшая правда!
— Ага! Ага! Чего же ты его тогда не запорол?!
— Как можно, ваша милость! Да как бы только я его жизни лишил, так сразу б весь наш Край под воду и ушел! Опять здесь море было бы!
Вот что он, подлый хам, мне сказал! Ну хоть бы усом дернул бы, хоть бы прищурился. Ну ладно! И я говорю:
— Так, Ярома! Понятно! Тогда будем так. Вот я сейчас еду с князем Мартыном… Ну, до еще одного князя мы едем. А потом мы возвращаемся. И я нарочно до тебя заеду, и ты меня на старые вырубки сводишь и дашь мне жердь. И я того Цмока потыкаю. Ладно?
— Ладно, паночек, еще как ладно! — отвечает этот наглый хлоп, а после еще добавляет: — И я свое слово сдержу. А ты вернешься ли?
Ух, я, наверное, тогда весь почернел от гнева! Но после с собой совладал, говорю:
— Да, вернусь. А куда мне еще?
— Вот и добро.
— Добро, да не все. Что ты за стол вчера устроил, хам? Ты что, вот этого давно не пробовал? Или за усы тебя подвесить? Или что?
И что вы думаете? Га! Стал тот Ярома шелковый. И Яромиха забегала, и Яромята, откуда взялись, тоже шустрят по хозяйству. И вот уже накрыли стол. Смотрю — вот и дичина стала пожирней, и кувшины попузатей. Вот любота! Ну хоть ты и не уезжай!
Но дело есть дело. Быстро поели мы и быстро собрались, быстро поехали. Да, в шапках уже ехали. А что! Цмок, все слыхали, крепко спит. А нам нужно было в тот день очень много проехать. Вот мы и погоняли коней, погоняли, погоняли…
Но в пуще не очень-то разгонишься. Дорога узкая, мостки шаткие. А с мостков чуть соступил — и все, и засосет тебя вместе с конем, и не ищи тебя. И хоть и день, и снег кругом, а сумрачно, вверху ветки да ветки, и столько их там, что хоть они и голые, без листьев, а солнца через них все равно почти не видно.
А князь все торопит, торопит! Вот и перекусываем мы на ходу, к фляжкам да баклажкам тоже только на ходу прикладываемся. Князь говорит, надо спешить, сегодня ночью срок, нам сегодня ворота откроют, и это нам большая помощь. А так у них там семьдесят сабель, нам с ними днем не совладать. А тут ворота нынче ночью открывают, это значит, что вот какая удача сама нам в руки просится! А добычи сколько там, Панове!