— Да, Анелька, всякое бывало! А вот лучше тебя…
Но тут я спохватился, замолчал. Чего, думаю, сейчас об этом говорить, теперь нельзя, тогда потом ей легче будет. Потому я брови грозно свел, встал с кровати, начал одеваться, говорю:
— Иди, готовь на стол.
Она пошла готовить. Я одеваюсь, вижу: о, она мне уже и разодранный рукав заштопала. Очень ловкими стежками. Золотые руки у Анельки…
Ат! Вот навяжется! Снял я с ковра саблю, сел к зеркалу, там, при зеркале, уже миска с мылом, помазком стояла. Побрился. Вышел в застольную, сел. Анелька крутится, посуду расставляет. Я у нее спрашиваю:
— А где наша Крыся? Чего ты одна завихаешься?
Анелька молчит, как не слышит. Ладно, думаю, и это!
Сижу. Накрыла она на стол, там мой любимый бигас и другое, бутылку тоже на забыла. Я налил ей и себе, подняли мы келихи…
А у меня ком в горле! Нечего сказать! Она тогда улыбнулась, говорит:
— Вернулся ты, я радая.
За это мы и выпили. Стали закусывать. Я молчу, она тоже. Потом она еще раз наливает — понемногу, — но я пить не стал, есть тоже, ложку отложил, усы утер — и принялся рассказывать. Сначала я ей все, без утайки, рассказывал: как я тогда со стрельцами из дому выехал, как нам волколак повстречался, как я его серебряной пулей подстрелил, как в Глебск попал, как там с Борис- кой сошелся, потом разошелся, как после к пану Хведосу попал, как опять попал в Кавалочки… А потом я замолчал, взял келих, одним разом его выжлуктал, на стол звучно поставил и закончил:
— А после было что? А вот: дай, говорю, мне, пан Хведос, до Анельки заехать, я мигом вернусь. Он говорит: ну, поезжай. Я и поехал. Налей еще!
Она не наливает. Смотрит на меня, смотрит, потом говорит:
— А где твой конь, твой Змей? А где твой аркебуз и твоя сабля?
Ох, я тут почернел! Ох, хотел кулаком по столу!.. Но удержался, просто говорю:
— Да, было еще одно дело, но о нем я не могу тебе рассказывать. Ты, моя любая, не обижайся, но это великая крайская тайна, я на этом присягу давал! — и отвожу глаза, думаю: сейчас начнет расспрашивать, выпытывать, срамить меня…
Но нет, она молчит. Долго она тогда молчала. Я уже сам не выдержал, поднял глаза, посмотрел на нее…
А она лицо свое ладошками закрыла. Я ей:
— Анелька! Что с тобой? Я тебя, что, чем обидел?
Она еще немного помолчала, потом чуть слышно
отвечает:
— Нет, любый, нет. Это просто я перед тобой виноватая.
— Что такое?! — говорю, а самого как будто кто за горло ухватил и стал душить.
Она тогда руки от лица убрала, вижу, глаза у нее все зареванные, и говорит:
— Юзаф, спроси, где наши кони.
— Где?
— А нет их больше, Юзаф, вот что.
— Как это нет? — Я аж вскочил… хоть я уже почти понял, в чем тут дело.
И не ошибся! Она говорит:
— Увели наших коней, всех троих, на дрыгву, и там скормили Цмоку.
— Ат! Кто скормил?
— Известно кто — наши хлопы.
— А… войт куда смотрел?!
— А он у них был за старшего.
Войт! Вот холера, а! Тут…
Да! Тут надо вам сказать, а может, я уже и раньше говорил, Анелька у меня от рождения не поважаных кровей, а она из простых, из моих же Купинок, дочь… Да, моего же войта! Хам он, быдло, этот мой, так скажем, тесть! Я его, через себя переступая, к себе на свадьбу приглашал, готовился такой позор принять при всем окольном панстве… а он, собака, не явился. Митяй-пастух вместо него пришел, сказал, будто его, войта, скрутило. Ну так и скрутило бы тогда как следует, тогда бы он теперь моих коней не погубил! Ат, были кони!..
Но, думаю, чего уже теперь! Сам себе налил до самых краев, выпил… а закусывать не стал, ничего в рот не лезло. Сижу, на Анельку смотрю. Она вся белая, глаза в слезах, щеки тоже в слезах, но молчит. Я говорю:
— Когда это было?
Она:
— Восемь дней тому назад. Войт пришел, а с ним все они, все наши Купинки…
— И твои братья?
— И братья. Войт на меня кричал, братья молчали.
— Чего кричал?
Она надулась, как мышь, не отвечает. Я говорю:
— Ладно, ладно, не хочешь, так не говори. А дальше что было?
— Ничего. Наш Коляй их встретил, конюшню им открыл. Они наших коней оттуда вывели и повели. Братья меня держали. Войт, уходя, сказал…
Тут она опять замолчала. Я разъярился, говорю:
— Нет, договаривай!
Она тогда:
— А ты договорил? Вот так теперь и я: то, что он мне сказал, это наша великая хлопская тайна!
Я аж вскочил! Ох, не любил я этого! Чего она меня все время своим хлопством попрекает?! Да если б кто другой мне хоть бы половину такого сказал, так я бы не раздумывая ш-шах!…
А тут вскочил и сразу сел, сижу, молчу. Потом, долго помолчавши, говорю:
— Они совсем ушли?
— Совсем.
— К Демьяну?
— Да, к нему.
— А кто их увел? Или они сами ушли? Приходил к ним кто-нибудь? Сманивал?
— Да, — говорит она. — Был у них один какой-то человек. Но я его не знаю, я его только один раз и видела.
— Ладно, — говорю я, — ладно. И наш Коляй с ними ушел?
— Ушел. И Крыся с ним. Купинки теперь пустые. А ты ведь не уйдешь?
Что мне тогда было отвечать? Правду сказать? А зачем ей такая правда?! А тихо, незаметно развернуться да уйти…
Нет, думаю, куда еще идти, зачем спешить, у меня до полнолуния еще три дня, я не себя жалею, что меня жалеть, а что Анелька, а как теперь с ней? Вот и сижу я, молчу. Потом как будто бы надумался и говорю:
— Куда мне от тебя? Никуда, только в смерть.
Ее заколотило всю, кричит:
— Юзаф! Нельзя такое говорить!
— А! — говорю. — Тут говори не говори, а еще никто на этом свете от смерти не спрятался. И что нам теперь здесь безвылазно сидеть? Да что мне тот Демьян и его помогатые! Чьи Купинки? Мои! Вот пойду и их проведаю.
Ага! Она будто бы не понимает! Она сразу:
— Юзаф, и я с тобой! И аркебуза не бери! И саблю тоже!
Подумал я, подумал, а потом:
— Ат, бабы, бабы! Ладно! Пусть будет по-твоему. Пошли!
Мы и пошли.
От моего палаца Купинки стоят недалеко — шагах в трехстах. Там всего восемь хат. Зато место высокое, здоровое, называется Малый Бугор. А на Большом Бугре живу я. На полдороге между нами, по правую руку, небольшое озерцо, для моих и для хлопских уток. Туда и наши свиньи ходят, если им это бывает надо. Там же мой Коляй моих коней поил. А еще там есть большой дикий камень у самой воды, я в прошлом году с того камня Анельку на руках к себе отнес, с той поры она моя. Войту это очень не понравилось. Знал я это, знал, хоть никто мне того не говорил. А чего там было говорить?! Это же давно всем известно: хлопы считают нас, панов, Божьей карой. Вот по-ихнему и получается, что лучше жить в голоде, в холоде, но от панов подальше. По их понятиям я Анельку загубил, вот и не пошел он к родной дочери на свадьбу. А потом и совсем одичал — загубил моих коней!..