Тогда Ахрем, который Рыло, вышел вперед и спросил:
— А что это у тебя за лопата такая? Как будто она старая, а как будто и новая. А?
— Га! — говорю. — И это тоже Цмок. Он говорит: «Лопата у тебя, братка Демьян, какая-то тупая, ржавая, такой много панов не закопаешь. Дай-ка я ее подновлю!» А потом ка-ак дыхнет на нее, ка-ак полыхнет огнем — и вот она теперь такая.
Стою, верчу ее в руках, она блестит, как сабля, на ней кровь. Стали наши ко мне подходить, ее рассматривать. Но никто ее в руки не брал. Тогда я стал показывать, какая она острая. Подковы на лету рубил! Да, говорили все, лопата добрая. Один дед Бурак ничего не сказал. Подошел, посмотрел на нее, понюхал ее даже… И головой покачал, отошел. Только уже потом, почти что через месяц, когда мы выступали на Кавалочки, он мне сказал, чья это на ней кровь. Я тогда ему не поверил. Я и сейчас ему не очень верю. Может, зря.
А тогда я вообще о том не думал. Порубил на чурбаки заклятую березу, потом сложили мы эти чурбаки, сожгли, пепел развеяли. Потом накрыли общий стол, посели, я опять им про Цмока рассказывал, потом стал говорить о том, как мы сперва пойдем на Зыбчицы, после на Глебск, потом как мы после, уже без панов, будем жить. Потом они стали просить, чтобы я опять лопату показал, как она рубит. Я показал. Тут они осмелели, стали просить самим попробовать. Первым взял ее Трахим, потом Юзик, потом Ахрем, потом все остальные. Все, кроме деда Бурака, этот не взял, рубили. Все, что было можно и не можно, порубили в мелкий щеп, славно потешились. И тешились бы еще дальше, но тут опять наши бабы пришли, мы разошлись по своим хатам.
И тут как загремело в небе, засверкало! После как хлынуло! Во где была гроза — прямо потоп! И так всю ночь. Утром встаю — а у нас в хате воды по колено. Глянул во двор — и во дворе полно воды, и везде, по всей нашей Зятице. И еще, слышу, шум какой-то, гомон, это как будто возле Максимовой хаты. Я тогда встаю, подхожу ближе к окну, выглядываю…
О! И верно: наши возле Максима сошлись, и там еще Сивый Петрок из Бугров, этот стоит возле своей лодки. Ага, он, значит, думаю, к нам приплыл, значит, спешил…
А в лодке у него сидит стрелец! Этот стрелец без шапки, руки у него за спиной связаны, борода наполовину выдрана, глаз подбит и, вообще, сразу видно, что Петрок его добро помял. Га, вот дела! Я наскоро оделся, лопату на плечо — и прямо к ним.
Там меня уже все ждут. Я сразу на стрельца:
— А это кто такой? Где ты его взял, Петрок?
— Так это Стремкин стрелец, — отвечает Петрок. — Я его сегодня утром с куста снял. Га, думаю, это Демьяну сгодится. Вот и привез до тебя. Сгодится, а?
— Ат! — говорю. — А где тот куст?
— А тут недалеко, — отвечает Петрок. — Я же еще вчера к тебе собрался. У нас там вон чего было: эти гады приходили, все начисто спалили и ушли. Тогда наши говорят: «Нет больше сил терпеть! Петрок, ты у нас самый быстрый, греби до Демьяна, зови на подмогу». Я и погреб. А тут ночью буря, тут потоп. Я переждал. Утром дальше гребу, вдруг вижу: этот на кусте сидит. Вот, думаю, добро, теперь не с пустыми руками приеду — возьму его. Взял. И он тебе, Демьян, ох как сгодится! Ты, твои говорили, вчера Цмока откопал. А этот говорит, что он этой ночью сам Цмока видел. Ты его поспрашивай, Демьян!
Э, думаю, вот оно как! Все одно к одному! И к стрельцу:
— Давай выкладывай, собака!
Он и выложил. Вот что у них, по его словам, было. Сперва, как они только выгребли из Зыбчиц, так первых три дня они просто палили и грабили, а поймать никого не могли, потому как пока они куда заявятся, так все наши оттуда уже разбегутся и зароются в дрыгву. А Стремке что такое грабить?! Я, он кричал, судья, мне надо или резать или вешать! Вот он тогда и надумал дальше ходить не днем, когда светло, а ночью, чтобы их никто не видел. Ладно! Вот вчера вечером они и вышли, все, сколько их было челнов, плывут себе скрытно, без команд. Долго плывут, нет ничего, все кругом тихо. После начался дождь, после он все сильней и сильней. А после разошлась такая буря, что хоть сразу ложись и топись! Но их ротмистр пан Драпчик саблей машет и орет, что если кто бросит весло, тому он голову отрубит. Вот они и гребут, и гребут, и гребут, ночь кругом, буря, молнии, гроза. Вдруг х-ха! — вот такая вот здоровенная лапа из воды высовывается, а ее было добро видно, такие тогда были молнии, — и вот эта лапа давай их за весла хватать! А потом давай трясти их челн! Ой, они тогда переполохались, с лавок повскакивали и давай веслами от той лапы отбиваться! Тогда следом за лапами вылезает из воды его, Цмокова, вот такая голова — и она давай грызть, жрать, трепать эти весла! А они по ней веслами, веслами! Драпчик командует: «Бей по глазам! По глазам!» Бьют по глазам. А голова дико орет! А после х-ха! — хватает их челн в лапы, поднимает, а после бэмц его об воду! Бэмц! Еще раз бэмц! Челн в щепки! А они, эти гады стрельцы, как горох — ему в пасть! Он их жрать! А этот, наш стрелец, уже не знает почему, между тех зубов как червяк проскочил — и на дно. Ф-фу, думает, хоть так!.. А Цмок его за шкирку — и со дна! За сапог — и ка-ак размахнется, и ка-ак кида- нет! После темно как в погребе и тихо как опять же в погребе. После очнулся — а он на кусте, уже светло, и уже наш Петрок берет его за бороду и тащит к себе в лодку. И это все, что он, этот стрелец, про вчерашнюю ночь знает — знает только про себя. А что было с остальными стрельцами, что с паном ротмистром и что с паном судьей, это ему уже не ведомо. Может, они и живы. Может, все живы. Так что, может, они еще все сюда, к нам в нашу Малую Зятицу, придут и кишки из нас выпустят!
А я ему на это:
— Цыть! Ты уже все сказал!
После к нашим оборачиваюсь, лопату с одного плеча на другое перекладываю и говорю:
— Вот, братки, нам уже и дело есть. Ну что, покажем пану Цмоку, как мы за него крепко держимся? Поищем гада Стремку, а?
— Поищем, — наши говорят, — чего не поискать!
— А ты, Петрок?
— И я, — он отвечает и смеется. — Только сперва вот что. У тебя эта лопата, говорят, такая ловкая! Ты ее всем давал испытывать. А дай и мне!
— На, — говорю.
Он ее взял. А после взял стрельца…
А что?! А вот такая у нас жизнь! Испытал Петрок лопату, после посели мы на лодки, взяли с собой у кого что нашлось — косы, вилы — и поплыли искать пана Стремку-судью.
Воды было много, плыви куда хочешь. Но мы сперва поплыли туда, где Петрок нашел того стрельца. Приплыли, поискали, больше никого там не нашли, поплыли дальше. Стрелец же рассказывал, что там, где Цмок на них накинулся, было просторное место. Значит, мы решили, это было на старых вырубках. Поплыли к вырубкам.
Приплыли. И там полно воды, прямо как море. Плывем по тому морю, на всякий случай держимся поближе к краю, там где еще кусты растут. А так пусто кругом. Плывем, плывем. Как вдруг…
О! Видим — нам лодка навстречу! В ней двое гребут, а третий просто так сидит. И этот третий…
Я его сразу узнал — анжинер! В нашей овчинной шапке, в нашем кожухе — день тогда был холодный — и опять в черных окулярах! Я вскочил, руку поднял, наши все сразу остановились. Ждут, не гребут. А эти будто нас не видят, плывут нам навстречу. Вот до них уже шагов пятьдесят, может, даже меньше… Потом там так: анжинер встал, поправил окуляры, своим что-то сказал, они тогда тоже остановились, отложили весла, взяли по багру и стали ими шарить по дну. Я не утерпел, кричу: