– Где же их упомнишь? – искренне посетовал Потап.
– Наука тебе будет в следующий раз, башкой будешь крутить, как надо. И карманы свои проверять.
– Так что мне делать-то?
– Если еще раз к следаку потянут, отпирайся от всего, – уверенно посоветовал Елисеич. – Говори, что ничего не видел, ничего не знаешь. «Лопатник» подкинули. Может, и выкрутишься, а я со своей стороны тоже кое-кого умаслю. Может, дня через два и откинешься… Слушай, а ты случайно не детдомовский? – неожиданно поинтересовался он.
– Да, – ответил Потап.
– Значит, из наших… Детдом куда хуже тюрьмы, сам через него прошел. Хату на Курской ты подломил?
– Я, – признался Феоктистов.
– Хорошо сработал. Чисто… Далеко пойдешь.
– Откуда вы про хату знаете?
– Неважно, я много о чем знаю. У меня к тебе будет просьба… Да ты не напрягайся, – усмехнулся Елисеич.
– Что за просьба?
– К человеку одному нужно будет наведаться, сделаешь?
– Хорошо.
– Вот и славно, – с некоторым облегчением отозвался вор. – Поедешь на Николаевскую, три, назовешь свое имя. Тебя там встретят. Все понял?
– Да.
Согласившись, Феоктистов совершенно не подозревал, что крохотная просьба перекроит всю его жизнь.
Елисеич не обманул, в тот же день он отправил по «дороге» маляву. Прошитая неоднократно вдоль и поперек суровыми толстыми нитками, она выпорхнула из зарешеченного окна «хаты» свободным голубем и направилась вдоль кирпичной кладки в свой путь, избежав случайного прочтения, пока не отыскала предназначенного адресата. А еще через два дня двери камеры распахнулись, и надзиратель, с бледно-голубыми глазами и бесцветным голосом, распорядился:
– Феоктистов, на выход… С вещами.
Дальше и вовсе последовали протокольные формальности, в которых, как и было оговорено, Потап открещивался от всего. И если бы у него в тот момент спросили бы: «Родился ли он на свет?» – даже эту истину он поставил бы под сомнение.
– Распишись, – наконец произнес начальник оперативной части, майор лет сорока пяти.
Потап аккуратно вывел в конце листка угловатую закорючку.
Майор, будто бы довольный сложившимся раскладом, аккуратно сложил листки в стопку и произнес:
– Все, теперь вы свободны!
В скорое освобождение отчего-то не верилось. Наверняка какая-нибудь иезуитская шутка: вот сейчас опер раздвинет губы в бестолковой улыбке и расхохочется над его глуповатой физиономией. Но лицо «кума» оставалось невозмутимым, как у древнеегипетского сфинкса. Даже бровь не дрогнула.
– Дежурный! – голосистыми раскатами сокрушил майор тесную комнату. И когда в помещение вошел краснощекий молодой сержант, весело распорядился: – Проводи его! Пусть вытряхивается.
Потопали в обратную дорогу по узким ярко освещенным коридорам, за которыми по обе стороны находились металлические двери, выкрашенные в черный цвет, откуда глуховато прорывались чьи-то возбужденные голоса, а из камеры, что размещалась поближе к выходу, нервно зазвучал мужской смех. Так радоваться может только сумасшедший. Скорее всего, так оно и было в действительности.
Последняя преграда – дверь, сваренная из профилей и толстых листов металла, – была преодолена, задребезжала позади оброненной жестью, и Феоктистов оказался на воле. Постоял секунду, соображая, в какую сторону двигаться далее, а потом пошел прямо на липовый аромат, нещадно защекотавший ноздри. Оказывается, воля имеет массу запахов, о которых прежде он даже не подозревал.
Уже садясь в автобус, в прелой одежде, пропахнувшей тюрьмой, Потап запоздало подумал о том, что больше никогда не возьмет чужого кошелька.
По названному адресу он отправился на следующий день. Позвонил в дверь, и на вопрос: «Кто там?» – назвал свое имя. Дверь приоткрылась. Хозяином квартиры оказался представительный мужчина в белой рубашке и красной бабочке на тощей шее с остро выпиравшим кадыком, выглядевший весьма нелепо на фоне обшарпанных обоев.
– Проходи, – распахнув дверь пошире, отступил он немного в сторону. Когда Потап протиснулся между косяком и его полным телом, сказал: – Сделаешь вот что… – Подняв с пола небольшую картину в добротной золоченой раме, легко уместившуюся в небольшой холщовой сумке, продолжил: – Сходишь сейчас на Пушкаревскую, восемнадцать, и передашь это хозяину.
– Хорошо, – принял Потап картину.
– Только не «светись» с нею. Тут в нашем районе только за одну раму могут на пику поднять.
– Понял.
– На словах вот что скажешь… Если мы чего-то должны, так обязательно вернем. Запомнил?
– Запомнил. Вроде бы нетрудно.
– Давно откинулся? – поправляя изящными пальцами бабочку, поинтересовался хозяин.
– Вчера выпустили.
– Вот, возьми, – вытащил тот несколько смятых банкнот. – Это тебе на поддержание штанов… Елисеич сказал позаботиться о тебе. На первое время хватит… Даже не знаю, чем ты ему приглянулся, по мне, рожа у тебя больно хитрая… Так и быть, найдем для тебя какую-нибудь работенку. – Криво усмехнувшись, он добавил: – Ведь не воровать же тебе такими граблями, а то когда-нибудь совсем без рук останешься. Ладно, не тушуйся, пошутил я.
– А мне по башке там никто не даст? А то всякое может случиться.
– Ха-ха! А ты, я смотрю, тоже шутник. Это хорошо! Там люди интеллигентные, встретят, как нужно. Ну, чего стоишь? Топай!
Полковник Кочетков Константин Степанович уже шестой год руководил девятым управлением МВД, занимавшимся продажей произведений искусства, антиквариата и всего того, что людям может доставить эстетическое удовольствие.
До того он был начальником уголовного розыска и имел в своем послужном списке сотни удачно раскрытых дел, среди которых было с десяток резонансных. Так что, когда его перевели заместителем начальника управления, занимавшегося преступлениями в сфере искусства, пусть даже с некоторым повышением, он не почувствовал особого восторга. Новое дело выглядело непривычным и показалось ему поначалу невероятно скучным (при одном только воспоминании о музеях его клонило в глубокий сон), а тут им придется заниматься все рабочее время без остатка. Но приказы не обсуждаются, а тем более повышения, и потому, взяв под козырек, он с головой ушел в новую работу.
А еще через два месяца, после нескольких успешно раскрытых уголовных дел в Эрмитаже, где ущерб, только по самым скромным подсчетам, оценивался в сто пятьдесят миллионов долларов, он осознал, насколько был неправ. Кража произведений искусства оказалась весьма прибыльным и динамично развивающимся криминальным бизнесом, сопоставимым разве что с продажей оружия или производством наркотиков. Так уж устроен этот мир, что в нем всегда отыщется чудак, готовый отвалить за раскрашенный кусок полотна миллион долларов. А если нашелся покупатель, так обязательно отыщется и преступник, который захочет это полотно украсть, или пытливый талантливый ум, желающий его подделать. Дел хватало с избытком. Причем этот сегмент преступной деятельности всегда отличался высокой интеллектуальностью, по сравнению с которым даже виртуозный «домушник» выглядел начинающим карманником. Приходилось немало поломать голову, прежде чем удавалось распутать хитроумные схемы и кражи.