Однако все сложилось значительно лучше, чем предполагалось поначалу. Сразу с аэродрома молодую пару отвезли в огромный родовой замок, где они прожили первые два года, пока не обзавелись собственным жильем – трехэтажным особняком на границе с Уэльсом. У тестя было вполне заурядное хобби для человека его круга – собирать картины выдающихся мастеров Ренессанса. Вместе с ними он скупал еще и замки. И вообще он казался из того числа людей, что покупают средневековую недвижимость для того, чтобы разместить в них свою многочисленную коллекцию, так сказать, придать им соответствующее оформление. И надо отдать ему должное, у него это получалось не хуже, чем руководить финансовой политикой государства.
Вскоре он ввел Феликса в свой круг финансистов, оказавшийся невероятно влиятельным. Перед зятем магната стали открываться самые крепкие двери. Кому-то на решение серьезных проблем приходилось тратить многие месяцы, ему же требовалось лишь поднятие телефонной трубки. Вскоре Феликс плотно вошел в мир роскоши и богатства и, пустив в нем глубокие корни, уходить из него уже не собирался. Не без помощи тестя он возглавил один из филиалов Национального банка, оказавшись весьма деятельным менеджером, что напрямую совпало с его новым увлечением, достойным высшего света, – коллекционированием шедевров.
В России Феликс Горбач бывал часто. Кроме чисто рабочих визитов, связанных с финансовой деятельностью, он немало времени проводил в среде коллекционеров, высматривая подходящие полотна. Через свое увлечение он и познакомился с Феоктистовым, коллекция которого по своему подбору значительно превосходила многие из увиденных. Разумеется, Потапу Викторовичу далековато было до собраний Ротшильдов и Морганов, чьи коллекции успешно соперничали с Лувром и Эрмитажем, а в некоторых разделах даже превосходили их, но в сотню самых известных частных коллекций он, бесспорно, попадал. Именно Феоктистов сумел с кем-то договориться о продаже ему Лукаса Старшего, о котором Феликс давно мечтал. Так что между ними отношения были даже больше, чем просто приятельские, и, когда Потап Викторович сообщил о том, что намеревается приехать в Лондон, Горбач тотчас предложил ему встретиться. Кроме того, у него присутствовал еще и личный интерес – Феоктистов как-то заикнулся о том, что может предложить Ван Гога по «бросовой цене», и Феликс всерьез намеревался купить полотно, даже если ему придется заложить одну из своих резиденций в тропиках.
Невысокий худощавый человек лет восьмидесяти в элегантном темно-сером костюме подошел к старинному буфету и, открыв дверцу, достал бутылку виски. Плеснув в рюмку ровно на два пальца, он вдохнул в себя насыщенный аромат, а потом сделал небольшой глоток. Блаженство!
Прозвеневший звонок вывел его из задумчивости.
– Слушаю, – поднял он трубку.
– Мистер Уайт, это вас беспокоит Нортон. Вы оказались правы, Феоктистов направился к Джою Хардману.
– И что Хардман?
– Он разрешил пройти ему в тайный фонд.
– Та-ак… Уберите из залов все лишнее и понаблюдайте за ним.
– Сделаем. Так мы с вами теперь в расчете?
– Как давно вы в совете директоров?
– Уже пятнадцать лет.
– Немалый срок. Считайте, что вы расплатились… Только я вам советую больше не садиться за карточный стол. Вы – плохой игрок.
– Я вас понял, мистер Уайт.
Старик положил трубку. В комнате царил полумрак, мягко скрывавший в глубокой тени расставленную мебель. После двух глотков виски настроение значительно улучшилось. Самое время, чтобы еще раз насладиться прекрасным.
Взяв в руки пульт, мистер Уайт надавил на кнопку, и мягкий свет, установленный подле висевших на стенах картин, будто бы вырвал у тьмы из плена нарисованные лица. Мужчины на полотнах выглядели сдержанными и даже чуточку суровыми, а вот женщины, наполненные эмоциональным содержанием, смотрелись заметно раскрепощенными. Старик переходил от одной картины к другой, и его безмолвно встречали пожилые и молодые лица, каждое из которых хранило какой-то свой секрет. Не одно поколение зрителей всматривалось в них, пытаясь разгадать запрятанную тайну, а они, пренебрегая направленными взглядами, продолжали вот уже какое столетие страдать, радоваться и любить.
В портретах старик узнавал себя: в молодости он был таким же наивным, как юноши, запечатленные на полотнах, а если случалось страдать, так столь же безнадежно. На противоположной стене висела картина, запечатлевшая сцену первого поцелуя: совсем молодой юноша трогательно касался полными губами розовых щек миловидной девушки. В его глазах смущение, желание, торжество (именно таким он и был в свои неполные шестнадцать лет). Женщина была немногим старше своего избранника, в живом лице просматривалась чувственность, плотная стройная фигура, спрятанная под длинные атласные платья, предательски выдавала ее пышные формы, не однажды принадлежавшие мужчинам. И вот теперь в ее силки угодил неискушенный малец, столь же жадный до любовной схватки. Старик невольно улыбнулся: пожалуй, этому парнишке можно позавидовать. В отличие от него самого, у юноши все впереди.
Жизнь старика была насыщена различными событиями и полна тяжелых испытаний, не однажды пробуя его на прочность. Провидение неожиданно сталкивало его в пропасть, а потом столь же внезапно возносило на самый верх. Испытания перебрали все струны его души, и уже не оставалось звучания, которого бы он не слышал. К любимым картинам он подходил всякий раз для того, чтобы вспомнить себя прежнего: когда у него была любящая мать; когда его волновал первый поцелуй и свидание с любимой девушкой, миг, когда душа съеживалась от страха лишь при одном дыхании близкой смерти. И еще, чтобы выглядеть перед окружавшими его людьми не усталым стариком, измученным многими болезнями, а человеком, полным жизни.
Созерцание картины делало его значительно моложе. Даже в глазах, на какое-то время потухших, снова вспыхивал привычный блеск, и он чувствовал себя почти молодым…
Допив виски, мистер Уайт выключил подсветку картин и устроился перед большим экраном. Взяв пульт в морщинистую ладонь, он нажал кнопку, и тотчас видеокамеры заглянули в тайный фонд «Сотбиса», угодливо приблизив к нему крепкого мужчину лет пятидесяти в демисезонном пальто, стоящего у застекленной витрины. Это был Потап Феоктистов. Постояв с минуту, он двинулся дальше к шкафу, в котором были выставлены миниатюры. Некоторое время гость с любопытством рассматривал небольшой миниатюрный портрет Людовика XVI – одна из немногих вещей, которую король дарил своим дворянам в качестве поощрения. Потом Феоктистов подошел к висевшей на стене картине «Дама в соболиной шляпке», нарисованной на доске, и внимательно принялся изучать раму. Слегка приподняв картину за самый уголок, осмотрел ее обратную сторону. Старик невольно усмехнулся: именно таким образом эксперты определяют подлинность картины. Талантливый копиист может научиться манере письма великого мастера, может подобрать нужный состав красок, ему под силу нарисовать картину с точностью до последних деталей, единственное, что ему не дано, так это подделать ее тыльную часть.
Заложив руки за спину, Потап Феоктистов зашагал дальше по залу, по обе стороны которого стены были увешаны холстами. Взгляд у посетителя внимательный, пытливый. Он явно чего-то выискивал: одни картины разглядывал дотошно, на другие бросал лишь мимолетный взгляд. Вновь остановился, скрестив руки на полной груди, и эта остановка и заинтересованность, с которой Феоктистов рассматривал холст, старику все больше не нравилась. Мистер Уайт бережно погладил фамильный перстень с бриллиантом, украшавший безымянный палец левой руки, и камень, будто бы сердясь, брызнул снопом света. Перстень, как никто другой, понимал его настроение. Вместе они составляли единое целое: если он был сердит, бриллиант бросал по сторонам длинные лучики, если же старик пребывал в хорошем расположении духа, камень светился изнутри мягким ласкающим светом.