Небольшой фургон, в котором размещалась подслушивающая аппаратура, пристроился на противоположной стороне улицы. Затонированные окна ревностно охраняли содержание салона от любопытных глаз.
Поднявшись в фургон, Гельмут поинтересовался:
– Она с кем-нибудь созванивалась?
– Было два звонка.
– От кого?
– Первый звонок был от женщины, приглашала на пикник. А второй – от мужчины, интересовался выставленными картинами.
– И что же госпожа Хофер?
– Сообщила, что торги назначены на следующую неделю.
– Значит, она сейчас дома?
– Да.
– Самое время нанести ей визит. Отто, ты давай к ней, – обратился он к помощнику, – а я поеду в управление.
Отто Цайнер вместе с двумя полицейскими подошел к дому. Отыскав на щитке нужную фамилию, нажал на кнопку домофона.
– Слушаю, – отозвался через несколько секунд приятный женский голос.
– Госпожа Хофер?
– Да, – удивленно прозвучало в ответ. – А кто спрашивает?
– Мы из криминальной полиции, хотели задать вам несколько вопросов, откройте, пожалуйста.
– А в чем дело?
– Мы вам все объясним.
После продолжительного зуммера дверь с негромким щелчком отворилась, и полицейские поднялись лифтом на четвертый этаж, где проживала госпожа Хофер.
Их встретила молодая женщина приятной наружности. Правда, на фотографии она выглядела несколько моложе, что, впрочем, нисколько не умаляло ее привлекательности. Она относилась к тому типу женщин, которые с возрастом становятся только краше.
– Прошу вас, – спокойно произнесла Лиони и отошла в сторону.
– Госпожа Хофер, я – инспектор криминальной полиции Цайнер. Вот это – постановление на обыск в вашей квартире.
– Меня подозревают в чем-то противозаконном? – искренне удивилась женщина.
Прихожая была небольшой, но весьма уютной. Из мужской одежды только широкополая шляпа, небрежно висевшая на вешалке, да еще кожаный ремень, свернувшийся в клубок, будто уснувшая змея.
Сейчас она сделалась совсем тесной, и Цайнер стал невольно осматриваться вокруг, чтобы не зацепить плечом развешанные на стенах небольшие картины и репродукции.
– Вы сдавали картины на продажу в аукционный дом «Козерог»? – с ходу начал он.
– Да, конечно, – не стала отпираться женщина, слегка смутившись под его немигающим взором. – Вы на меня смотрите так, как будто изобличаете преступницу. В чем дело, господа? Объясните. Разве это противозаконно отдавать свои картины на продажу? Они меня больше не устраивают, вот и все.
– Конечно, это не противозаконно, – мягко парировал Отто, – тем более если они ваши, но все дело в том, что картины, которые вы передали в аукционный дом, краденые!
– Что вы такое говорите? Этого не может быть!
– Эти картины были похищены из собрания одного русского коллекционера.
– Но я получила их от моего хорошего знакомого, который не мог так меня подвести, – попыталась защищаться хозяйка.
– Давайте мы все-таки разберемся с вами и проведем обыск. – Повернувшись к сопровождавшим полицейским, Отто приказал: – Приступайте к обыску!
Прошли в большую светлую комнату. Все картины находились в шкафу, укрытые плотной черной материей. Подняв первую картину, Цайнер сразу узнал полотно голландского художника Ханса Мемлинга, на котором была изображена полная женщина, лежащая на тахте. Ее большой живот со складками и объемную грудь скрывало легкое полупрозрачное покрывало, неровно свешивавшееся на пол.
Было на чем задержать взгляд…
Прямо на столе Отто увидел родонитовую шкатулку с золотыми вставками. В коллекции Феоктистова она значилась под двадцать третьим номером и была изготовлена знаменитым итальянским мастером Боризани.
– Откуда у вас эта шкатулка?
– Эту шкатулку подарил мне мой… близкий друг, – растерянно проговорила Лиони.
– Уж не Шрайбер ли?
– Вы его знаете? – удивилась она.
– Конечно, он уже дает нам показания. Собирайтесь.
– Куда?
– В управление криминальной полиции. Думаю, нам есть о чем поговорить.
Чего не любил Пельц, так это наблюдать за составлением фотороботов. Глядя на художника, сосредоточенно уткнувшегося в компьютер, и на свидетеля, внимающего каждому его слову, ему казалось, что они просто заняты какой-то неведомой игрой, у которой отсутствовали всякие правила. Через полтора часа усердного общения вырисовывалось нечто похожее на фоторобот, но это было лишь самое начало. Художник будто выкручивал у свидетеля руки и все допытывался:
– Вы уверены, что лоб был именно такой высоты?
Александр Шрайбер, раскрасневшийся, взволнованный, потерявший веру в себя еще в тот самый момент, когда присел на стул перед компьютером, продолжал все тем же нетвердым голосом:
– Кажется, он был немного повыше. Морщина на нем глубокая, проходит через середину лба.
Порывшись в базе данных, художник среди сотен лбов с морщинами отыскал, по его усмотрению, подходящий. Лицо вдруг сразу как-то значимо поменялось, заполучив еще большую индивидуальность. Наверняка физиономист отметил бы в нарисованном портрете повышенный темперамент, неуступчивость в споре, волевой характер. Но как оно в действительности, предположить трудно. Все эти умозаключения где-то на уровне высокой теории. Вообще фоторобот по внутренним качествам редко соответствует человеку, с которого пишется.
– Подходит?
– Ну-у… Что-то отдаленно похоже.
– Что еще можете добавить? – заинтересованно спросил художник-эксперт.
– Вроде нос был пошире, – нерешительно предположил Шрайбер.
Откуда-то из глубины экрана художник притащил нос с раздутыми ноздрями.
– Вот так подходит?
– На нем была небольшая горбинка, – виновато проговорил задержанный, как будто лично был повинен в его деформации.
– Сейчас исправим, – охотно отозвался художник. Нажав на кнопку мышки, он соорудил на переносице небольшую горбинку, придав портрету некий зловещий облик. – А вот так?
– Сейчас больше похоже.
– Борода? Усы? Они такие же, как здесь?
– Те же самые! Можете не сомневаться. Очень даже похоже.
Еще через сорок минут художник повернулся к Пельцу, сидевшему в сторонке, и объявил:
– Портрет готов.
Поднявшись, инспектор подошел к монитору и принялся внимательно рассматривать нарисованный облик. Спокойное мужественное лицо, способное на поступок. Такой человек может быть военным, землепашцем, лавочником…