— Разрешите представиться, — гордо заявил первый из них, — старший лейтенант Колодяжный… АНП доложил, что в расположении медсанбата появилось новое и весьма симпатичное лицо, поэтому я, как старший по гарнизону, поспешил представиться и предложить свою помощь в разведке местности. — И старлей Колодяжный лихо подбросил ладонь к обрезу фуражки, громко брякнув каблуками об пол.
— Кто доложил? — недоуменно переспросила Вилора.
— АНП, — с готовностью повторил старший лейтенант, — артиллеристский наблюдательный пункт, в лице вот, — он обернулся и кивнул на еще одного офицера, в котором Вилора признала молоденького попутчика, — лейтенанта Рузого…
* * *
Добредя до угла, где валялась ее шинель, Вилора устало опустилась на пол. Сима, операционная сестра, лежавшая рядом, положив голову на полено, чуть приподнялась.
— Ну что спрашивали?
Вилора зябко передернула плечами.
— Так… ерунду всякую.
Сима понимающе кивнула, но не удержалась и спросила:
— А кто из ребят выжил, не знаешь?
Вилора понимала, почему Сима задает этот вопрос. За последний месяц у той очень серьезно закрутилось с Пашей, тоже военфельдшером, который, однако, был кадровым и служил в медсанбате с самого первого дня. А когда они уходили — Паша остался в деревне вместе с танкистами Толубеева. Они знали от местных, что из ребят Толубеева погибли не все, оставшиеся заперты вместе с мужчинами из медсанбата. Так что шанс, что Паша выжил, был. Но пока Симе не удалось выяснить, так ли это на самом деле. Мужчин содержали более строго, чем их. Даже еду им носили сами немцы.
Вилора мотнула головой:
— Нет.
Сима вздохнула и, ткнув в полено рукой, будто оно было подушкой и его требовалось взбить, вновь опустила голову…
* * *
Следующие два с половиной месяца оказались для Вилоры самыми счастливыми за последний год. Внешняя суровость Ольги Порфирьевны скрывала добрую душу вечной няни, находящей особое удовольствие в возне с сопливой молодежью. Тем более что для этого были все условия. Медсанбат развернули по штатам военного времени, поэтому на то количество личного состава работы, которая была в наличии, оказалось чрезвычайно мало. Раненых не было вообще, а со скудным ручейком больных и травмированных вполне справлялись полковые медицинские пункты. Так что Ольга Порфирьевна, дабы личный состав окончательно не обленился от безделья, затеяла что-то вроде курсов повышения квалификации. К преподаванию на которых, к немалому удивлению Вилоры, привлекли и ее. Сказалась отличная учеба в институте.
А вообще все было замечательно. Вечером молодежь собиралась у мельницы, где прежний владелец специально выровнял площадку для разворота подвод с зерном, допоздна пели песни, а часто и танцевали, если адъютант гаубичного дивизиона капитан Мокрушенко, оказавшийся счастливым обладателем новенького патефона с набором самых модных пластинок, не был на дежурстве или артиллеристы в полном составе не убывали на стрельбы.
Они с Лидой оказались в положении местных королев, но, поскольку девушек их возраста было немного, а молодых парней наблюдался явный переизбыток, особенного соперничества не возникало. Тем более что Лида напропалую кокетничала со всеми, а Вилора держалась несколько отстраненно. За ней сразу же начал активно ухаживать тот самый старший лейтенант Колодяжный, носивший очень милое имя Костя. Но у нее в душе еще кровоточила рана, нанесенная Николаем, поэтому Вилора принимала ухаживания неохотно, предпочитая отношения ровно-дружеские и никак не показывая, что выделяет его среди других. Костю подобное явно обижало, но он не сдавался, продолжая планомерную осаду, то прокрадываясь рано утром к ее окну и втыкая между рамами букетики полевых цветов, то привозя ей после однодневной командировки в город флакончик жутко модных и дорогих духов «Красная Москва» и ревниво следя за тем, чтобы во время танцулек «на мельнице» Вилора не танцевала ни с кем, кроме него.
Между тем жизнь шла своим чередом. На страну накатывало лето. По вторникам в деревню приезжала кинопередвижка, и тогда на бревенчатой стене старой конюшни развешивали простыни, а на выгоне усаживалось все население деревни, от военных до гражданских, и смотрело новые советские фильмы. А также кинохронику. Когда демонстрировали «Если завтра война», деревенские девки восторженно пялились на молодых офицеров, а те смешно пыжились и выпячивали грудь.
На политинформациях медиков настойчиво призывали «не терять бдительности» и «не поддаваться на провокации». А местные бабы, набранные в штат в качестве прачек и санитарок, шушукались то о черной корове с одним рогом, повадившейся шастать по окрестным лесам, то о безногом двухголовом младенце, народившемся у лесничихи из соседнего района, то о курице, несущей черные яйца. Слухи все время менялись, но выводы из них повторяли друг друга, как однояйцовые близнецы. Мол, не к добру это все — быть беде. Но у Вилоры, как и у всех остальных из компании молодежи, что собиралась по вечерам «на мельнице», все эти слухи вызывали только смех. Ну и придумают же глупые, суеверные бабы!..
Однажды вечером, когда они с Костей возвращались с посиделок «на мельнице», лейтенант внезапно остановился у ветлы, растущей на самой околице, и, взяв Вилору за руку, прижал ее ладонь к своей груди.
— Чувствуешь, как бьется?
— Да.
— А оно, Вилора, бьется не просто так. Оно так бьется, потому что ты рядом, понимаешь? — Он смотрел на нее, ожидая ответа.
Но Вилора только растерянно молчала. Костя… он был хороший. Сильный, добрый и честный. Но она пока была не готова к новой любви…
* * *
Вечером в прачечную принесли похлебку. Санитарки, кухарки и прачки из местных баб были отпущены практически сразу. Вернее, плавно перешли в подчинение уже немецких тыловых служб. То есть для них особенно ничего не изменилось. Они также кухарили, готовили и прибирались, вот только на солдатах и офицерах, за которыми они ухаживали, теперь была другая форма, да язык был менее понятен.
Котелок Вилоры пропал где-то там, вместе с вещами в разбомбленной избе, поэтому она ела из треснувшей глиняной миски. Миска слегка подтекала, из-за чего Вилоре доставалось где-то на четверть меньше, чем остальным. Но ей хватало. Она уже давно привыкла есть мало, к тому же заняться в прачечной было совершенно нечем. Только лежать и спать…
* * *
Медсанбат подвергся налету в первые же часы. А может, немцы метили вовсе не медсанбат. В конце концов, на другом конце деревни располагались артиллеристы. Однако досталось всем и по полной.
Ольгу Порфирьевну убило сразу, когда она, на ходу надевая белый халат, бежала через улицу в сторону старых господских конюшен, где у них были оборудованы палаты и процедурные. Хищный остроносый самолет с неубирающимся шасси, освободившись от груза бомб на дальнем конце деревни, не стал отворачивать в сторону, а пронесся над деревней на бреющем, поливая улицу из пулеметов. То ли он не заметил белый халат, то ли летчику было совершенно наплевать, но длинная очередь буквально подкинула легкую Ольгу Порфирьевну и швырнула об забор.