Раненых оказалось шестеро. Четверо солдат и двое офицеров. Тяжелый был только один — офицер с проникающим ранением легкого. Судя по всему, весь сыр-бор разгорелся как раз из-за него, потому что остальные были вполне транспортабельны.
— Что вам необходимо, чтобы ви приступить операций?
— Мне нужны помощники…
— Ви их получить.
— …и инструменты. А еще нужно приготовить горячую воду, бинты и… — Вилора быстро перечислила все необходимое.
Немец величественно кивнул.
— Карошо, ваши инструменты и медикен принадлежность сложены вон там. Помощники отобрать сами. Но должен предупрьедить: если кто-то из раненых умрет — мы расстрелять ваши люди. По три человека за каждый умерший.
Вилора торопливо кивнула, уже почти бегом направляясь к воротам прачечной. Ей срочно нужна была Сима. Немец очень плох, и каждая минута теперь на вес золота…
Оперировать последнего солдата она закончила, когда уже стемнело. Как выяснилось, во время боя, который вели танкисты майора Толубеева, операционные сильно пострадали. В них не осталось ни одной целой операционной лампы. Но толстый немец подсуетился и поставил в операционной трех солдат с мощными аккумуляторными фонарями, обрядив их в белые халаты из запасов медсанбата. И освещение, и дополнительная охрана, что в сложившейся обстановке было совершенно нелишне.
Сима поначалу так же категорически отказалась помогать оперировать немцев.
— Пусть хоть режут, хоть расстреливают, — категорически заявила она, — а жизни их поганые спасать не буду! Да и тебе как такое в голову пришло? Они ж, как выздоровеют, — снова наших убивать будут. Пусть лучше подохнут!
Вилора молча, страдая оттого, что ей приходится делать с подругой, взяла ее за руку и подвела к воротам.
— Пашку видишь?
— Пашка! — просияла Сима. — Живой!
Вилора вздохнула.
— Пока — да. Но если мы не будем оперировать их раненых, немцы грозятся расстрелять их всех.
— Расстрелять?! — Глаза Симы тут же наполнились слезами.
Вилора молча кивнула и добавила:
— А если кто-то из раненых умрет — будут расстреливать по три человека за каждого умершего. — И закончила совсем тихо: — А один там уже почти отошел.
— Да что ж ты стоишь?! — испуганно завопила Сима, выскакивая из прачечной. — Давай быстрее!
Того офицера они все-таки вытянули. Хотя повозиться пришлось — в легком уже начался абсцесс. С остальными было легче. Когда девушки вышли из операционной после того, как закончили с офицером, их встретил фриц в очках. Он сидел в процедурной и жутко потел.
— Как операций? — вскочил он на ноги, завидя их.
Вилора развязала марлевую повязку и устало буркнула:
— Нормально. Жить будет. Сейчас пять минут посижу, и давайте остальных…
На ночь их с Симой даже не стали запирать в прачечной, а разрешили переночевать здесь же, в процедурной. Уже засыпая, Вилора с удивлением подумала, какой круговорот совершила жизнь. Несколько дней назад она вот так же уже засыпала здесь после целого дня почти непрерывных операций, потом были неудачная эвакуация, плен, допросы и… все вернулось на круги своя.
На следующий день прямо с утра приперся очкастый немец и сообщил, что вчерашний офицер пришел в себя и желает видеть «фройляйн хирург». Вилора встала, умылась, причесалась и покорно поплелась за толстым фрицем.
Офицера разместили не в риге, где лежали остальные раненые, а в одной из сохранившихся изб, шагов на пятьдесят дальше по улице. Офицер лежал на широкой кровати с никелированными шариками, укрытый лоскутным одеялом. Когда Вилора вошла, он повернул голову и посмотрел на нее своими влажными, немного навыкате глазами. Вилора опустила взгляд. Офицер что-то спросил. Толстый немец подобострастно улыбнулся и, повернувшись к Вилоре, перевел:
— Герр гауптман интересуется, не слишком ли он вас утомил?
— Нет, — буркнула Вилора и отвернулась. Ее совсем не интересовали ни этот немецкий офицер, ни толстый очкарик рядом, а единственное, чего ей сейчас хотелось, так это поскорее вернутся обратно в прачечную к своим.
Лежащий офицер снова что-то сказал. Толстый немец всплеснул руками и что-то залопотал в ответ. Офицер нахмурился и снова что-то сказал, уже гораздо более раздраженным тоном. Толстый покорно кивнул и повернулся к Вилоре.
— Герр гауптман заметил, что вы очень устало выглядите. Он предлагает вам присоединиться к его завтраку…
Вилора вскинулась, собираясь резко ответить, но лежащий офицер ее опередил, быстро протарабанив толстому. Тот согласно кивнул и продолжил:
— Герр гауптман просит не отказываться. У него в машине еще осталась банка устриц, немного французского камамбера и бутылка настоящего «Медок». Он просит вас быть его гостья, — а затем добавил, похоже, от себя: — Я би вам очень не советовать раздражать герр гауптман. Его отец — очень и очень высокопоставленный лицо в рейх. Заслужив его расположений, ви можете серьезно облегчить положение ваш товарищи.
Так вот почему они так суетились! Небось знатный папенька-аристократ со свету бы сжил, если бы они его сыночка не вытащили. Все они такие, буржуи проклятые, — сами за свою жизнь трясутся, а на простой народ наплевать…
Вилора исподлобья посмотрела на сына высокопоставленного лица. Тот глядел на нее спокойно и как-то доброжелательно, что ли?.. Толстый очкарик, например, всегда смотрел на нее гораздо пренебрежительнее, с этаким высокомерием, свысока. А этот — нет.
Молчание затянулось, и толстый воспринял его как знак согласия. Он подошел к окну, распахнул его и что-то крикнул на улицу. Спустя минуту в сенях загрохотали сапоги, и в комнату ввалился дюжий немец в черной форме, не слишком похожей, но все же чем-то неуловимо напоминающей комбинезон, что носили наши танкисты, только с вышитым белыми нитками орлом и свастикой на груди справа и в черной же пилотке. Немец нес саквояж и корзинку, накрытую белым рушником. Аккуратно опустив поклажу, он одним движением придвинул массивный круглый стол, стоявший посредине комнаты, вплотную к кровати офицера, молниеносно накрыл его белой скатертью и принялся сервировать стол. Через несколько минут Вилора с некоторым ошеломлением обнаружила себя за столом, сервированным так, как до этого она видела только в кино про прошлую жизнь. Серебряные подтарельницы, серебряное же блюдо с устрицами, яркое пятно омлета на кипенно-белом фарфоре, хрустальные бокалы с вином, серебряные ножи, вилки и чайные ложечки и желтое деревенское масло в фарфоровой масленке. Офицер с легкой улыбкой посмотрел на нее, а затем что-то произнес. Толстый немец, уже пустивший слюну глядя на все это великолепие, торопливо перевел:
— Герр гауптман говорит, что ему не всегда удается позавтракать с таким комфортом. Трудность походной жизни. Но сегодня он не мог отказать себе в удовольствие оказать должный уважение очаровательной фрейлейн хирург. И просит фрейлейн разделить с ним его скромный трапеза.