– Я хочу поехать в Париж.
– Значит, поедем в Париж. А почему именно туда?
– Потому что там Козетта и Мариус были счастливы.
Я засмеялся, сел на кровати и поцеловал ее в лоб.
– Не вставай, – сказала она.
И я не встал.
В десять часов я читал газету, сидя с чашкой кофе у кухонного стола. Корина спала.
Побивающие прежний рекорд холода продолжались. Но из-за вчерашнего потепления на всех дорогах образовалась жуткая гололедица. На улице Тронхеймсвейен одна машина выскользнула на полосу встречного движения. Фургон. Семья из трех человек ехала встречать Рождество домой, на север. А у полиции до сих пор не появилось подозреваемых в убийстве в Виндерене.
В одиннадцать часов я стоял в магазине стекла, где толпы людей собирались купить рождественские подарки. Я стоял у окна и делал вид, что разглядываю сервиз, а на самом деле наблюдал за зданием на другой стороне улицы. Контора Хоффманна. Снаружи стояло два человека: Пине и еще один тип, которого я раньше не видел. Новый парень переступал с ноги на ногу, а пепел с его сигареты летел прямо в лицо Пине. Тот говорил что-то, но казалось, новенького его рассказ совершенно не интересует. На парне была огромная шапка из медвежьего меха и пальто, но он все равно ежился от холода, а вот Пине казался совершенно расслабленным, хоть и был одет в легкую куртку цвета собачьего дерьма и клоунскую шапку. Сутенеры привыкли стоять на улице. Новичок натянул шапку пониже. Но думаю, скорее чтобы защититься от словесного поноса Пине, чем от мороза. Пине достал из-за уха сигарету и продемонстрировал ее парню. Наверное, он рассказывал ему обычную историю о том, что носит эту сигарету за ухом с того самого дня, как бросил курить. Таким образом он показывал табаку, кто над кем властвует. Думаю, он носил сигарету за ухом, чтобы люди о ней спрашивали и у него был бы повод вынести им мозг своими рассказами.
На новичке было слишком много одежды, и я не видел, есть ли у него пистолет, но вот куртка Пине топорщилась. В ней лежал либо чертовски толстый бумажник, либо оружие. Что-то намного тяжелее того страшенного ножа, с которым он обычно ходил. Его охотничьим ножом можно рубить и резать, а на лезвии имелись зазубрины, чтобы легче было разделывать мясо. Вероятно, с помощью именно этого ножа он однажды уговорил Марию работать на себя, показав, что он сделает с ней и ее возлюбленным, если она не отсосет и не оттрахает те деньги, что задолжал ее любовник. Я представлял себе широко раскрытые испуганные глаза Марии, следящие за его губами, когда она пыталась прочитать, что ему нужно, глядя на рот, постоянно находившийся в движении. Как сейчас. Но новичок не обращал внимания на сутенера, а просматривал улицу в обе стороны тяжелым взглядом из-под медвежьей шапки. Спокойно, сосредоточенно. Наверное, наемник. Может, иностранец. Кажется, профессионал.
Выйдя из магазина на параллельную улицу, я направился к телефонной будке на улице Торггата. Я держал в руках вырванную страницу из газеты. В ожидании ответа я рисовал сердечко на стекле будки.
– Община церкви Рис.
– Прошу прощения, но я хотел бы отправить венок на похороны Хоффманна послезавтра.
– Похоронное бюро примет…
– Проблема в том, что я живу за городом и буду проезжать через центр завтра вечером, когда бюро уже закрыто. Я думал, что смогу завезти венок прямо в церковь.
– У нас нет служителей…
– Но я так понимаю, что до завтрашнего вечера гроб будет находиться в вашем подвале?
– Да, обычно так и происходит.
Я ждал, но объяснений не последовало.
– Вы не могли бы уточнить это для меня?
В трубке раздался почти неслышный вздох.
– Минуту… – Шелест бумаги. – Да, все так.
– Тогда я подъеду к церкви завтра вечером. Семья наверняка захочет взглянуть на него в последний раз, и я одновременно смогу выразить свои соболезнования. У вас, конечно, записано, когда вы разрешили родственникам пройти в подвал? Я мог бы, конечно, позвонить им сам, но не хотелось бы беспокоить их сейчас…
Я ждал, на другом конце провода медлили с ответом. Я кашлянул:
– …в такое трагичное для них предрождественское время.
– Я вижу, что они попросили разрешения побыть здесь завтра с восьми до девяти вечера.
– Спасибо, – сказал я. – К этому времени я, к сожалению, не успею. Тогда не говорите им, пожалуйста, что я хотел заехать лично. Я лучше переправлю венок другим способом.
– Как пожелаете.
– Благодарю за помощь.
Я пошел на площадь Юнгсторгет. Сегодня в пассаже «Опера» никого не было. Если вчера там стоял человек Хоффманна, он увидел то, что хотел.
Парень не пустил меня за прилавок, сказав, что у Рыбака встреча. Я видел, как за шершавым стеклом крутящейся двери двигаются тени. Потом одна тень поднялась и скрылась тем же путем, что и я, через заднюю дверь.
– Можешь войти, – позволил парень.
– Сорри, – сказал Рыбак. – Спрос растет не только на рождественскую треску.
Наверное, я сморщил нос от резкого запаха, потому что он рассмеялся.
– Не любишь запах скатов, парень? – Он кивнул в сторону обезглавленных и частично разделанных рыбин на прилавке позади нас. – Очень удобно возить дурь в одних машинах со скатами. У собак наркополицейских, видишь ли, нет шансов. Почти никто не готовит скатов, но мне нравятся рыбные фрикадельки из них. Попробуй.
Он кивнул на миску, стоявшую на столе с кафельными плитками. В миске плавали в мутной воде бледно-серые рыбные фрикадельки.
– А как обстоят дела с другой стороной бизнеса? – спросил я, сделав вид, что не услышал его предложения.
– На спрос не пожалуешься, но русские становятся жадными. С ними будет легче разговаривать, когда они не смогут сталкивать лбами нас с Хоффманном.
– Хоффманну известно, что мы с тобой встречались.
– Он не дурак.
– Нет. Поэтому сейчас его хорошо охраняют. Мы не можем просто войти и взять его. Нам надо что-то придумать.
– Твоя проблема, – сказал Рыбак.
– Нам нужен свой человек.
– Тоже твоя проблема.
– Сегодня в газете появился некролог. Хоффманна-младшего похоронят послезавтра.
– Ну и?
– Мы можем взять Хоффманна там.
– Похороны. Многолюдно. – Рыбак покачал головой. – Я не прикажу отдать швартовы.
– Не на похоронах. Накануне вечером. В подвале.
– Объясни.
Я объяснил. Он покачал головой. Я продолжил. Он опять покачал головой. Я разразился речью, снабдив ее жестикуляцией. Он по-прежнему качал головой, но на этот раз с усмешкой:
– Ну и дела. Как тебе вообще такое в голову пришло?