Место, которое Прайор назвал Балтиморой. На вывеске – надпись, выведенная крупными старомодными буквами. Офис Джеральда располагался на четвертом этаже блочного кондоминиума. Это было одно из тех зданий, где строится лишь каркас, а обитатели – жильцы или коммерсанты – привозят собственные модули и оборудование. Похоже на многоэтажный кемпинг для трейлеров, только повсюду провода, оптоволоконные кабели, трубы канализации и водоснабжения.
– Что там написано? – спросила она Прайора.
– Джеральд Цзинь, дантист.
– Ты же говорил, что он хирург-косметолог.
– Так оно и есть.
– А почему нельзя просто пойти в бутик, ну, как все?
Он не ответил.
Она теперь и вправду мало что чувствовала и даже отчасти понимала, что не так испугана, как надо бы. Впрочем, может, это не так уж и плохо, потому что если она по-настоящему испугается, то ничего не сможет предпринять, а ей определенно хотелось выпутаться из этой истории. В машине по дороге сюда она обнаружила в кармане куртки Майкла какой-то предмет. Десять минут ушло у нее на то, чтобы сообразить: это шокер, такой обычно носят при себе особо дерганые пиджаки. На ощупь он напоминал ручку отвертки с парой тупых металлических рожек там, где у отвертки жало. Заряжался он, должно быть, от розетки, и оставалось только надеяться, что Майкл держал его заряженным. Тут Мона сообразила, что Прайор, скорее всего, не знает о шокере. Обычно такие игрушки вполне легальны, поскольку считается, что ими нельзя нанести серьезный вред, но Ланетта знала девчонку, которую однажды изрядно обработали такой вот штукой, – и она никогда уже не поправилась.
Если Прайор не знает, что у нее в кармане шокер, значит ему не все на свете известно, а ведь он специально пытается заставить ее поверить в его всеведение. Опять же, он ведь не знал, насколько Эдди ненавидит азартные игры.
И к Эдди она особых чувств не испытывала, разве что по-прежнему была уверена, что он мертв. Сколько бы ему ни всучили, он бы все равно не бросил свои чемоданы. Даже если бы пошел покупать новые шмотки, чтобы сменить прикид полностью. Эдди ни о чем так не пекся, как об одежде. А эти крокодиловые чемоданы вообще были особенными: он взял их у гостиничного вора в Орландо, и они, по сути, заменяли ему дом. Если вдуматься, трудно себе представить, чтобы Эдди вообще купился на какие-то – пусть даже очень большие – отступные, ведь сильнее всего на свете ему хотелось поучаствовать в какой-нибудь крупной игре. Он считал, что, как только это случится, люди начнут воспринимать его всерьез.
«Вот и дождался – наконец кто-то воспринял его всерьез, – подумала Мона, когда Прайор вносил ее сумку в клинику Джеральда. – Только совсем не так, как хотелось Эдди».
Мона оглядела двадцатилетней давности пластиковую мебель, кипы журналов со звездами симстима и японским текстом. Как в парикмахерской. Только никакие клиенты в приемной не ждали, и за регистрационным столиком тоже никого не было.
Тут через белую дверь вошел Джеральд, одетый во что-то вроде комбинезона из жесткой складчатой фольги, вроде тех, какие носят санитары «скорой помощи», выезжающие на дорожные аварии.
– Запри дверь, – бросил он Прайору сквозь синюю бумажную маску, закрывающую нижнюю половину лица. – Привет, Мона. Будь так добра пройти сюда… – Он жестом указал на белую дверь.
Она в отчаянии сжала в руке шокер, но не знала, как его включить.
Ничего не оставалось, кроме как последовать за Джеральдом. Шествие замыкал Прайор.
– Присядь, – предложил Джеральд.
Она села на белый эмалированный стул. Джеральд подошел ближе, заглянул ей в глаза.
– Тебе надо отдохнуть, Мона. Ты устала, совсем измучена.
На ручке шокера – ребристый рычажок. Нажать? Сдвинуть вперед? Назад?
Джеральд отошел к белому шкафчику с множеством ящиков, что-то вынул.
– Вот, – сказал он, направляя на нее какой-то цилиндрик с надписью на боку, – это тебе поможет…
Она почти не ощутила прикосновения струи мельчайших аэрозольных брызг. Черная дырочка на баллончике – то самое место, на котором стремился сфокусироваться ее взгляд, – начала расти, расти…
Мона вспомнила: однажды старик показывал ей, как убивать сома. У рыбины есть такое отверстие в черепе, прикрытое только кожей. Нужно взять что-нибудь тоненькое и острое, проволоку, например, подойдет даже прут из веника, и просто проткнуть, сунуть внутрь…
Мона вспомнила: Кливленд, обычный день перед работой. Она сидит у Ланетты, листает журнал. Нашла снимок Энджи: звезда смеется в ресторане с какими-то людьми, все так красивы, и кажется, будто от них исходит сияние. На снимке никакого сияния, конечно, нет, но ты знаешь, что оно есть, ты его просто чувствуешь. Взгляни, говорит она Ланетте, показывая снимок, от них как будто сияние исходит.
Это называется деньги, отвечает Ланетта.
Это называется деньги. Сунуть внутрь.
Хилтон – впрочем, как и всегда – прибыл один и без предупреждения. Похожий на одинокую, залетевшую сюда случайно осу, вертолет «Сенснета» приземлился на пляже, разметав по мокрому песку плети водорослей.
Стоя у изъеденных ржавчиной перил, она смотрела, как Свифт спрыгивает на землю – что-то мальчишеское сквозило в том, как он едва не споткнулся от своей неуемной прыти. Коричневое твидовое пальто нараспашку открывало безупречную чистоту полосатой, как карамелька, рубашки; поднятый пропеллером ветер трепал русые волосы и галстук с эмблемками «Сенснета». Робин прав, решила она, Хилтон действительно выглядит так, как будто его одевает мамочка.
Возможно, это просчитанный имидж, наигранная наивность, думала Энджи, пока, увязая в песке, продюсер карабкался вверх по пляжу. Она вспомнила, как однажды Порфир развивал теорию о том, что крупные корпорации на самом деле никак не зависят от отдельных человеческих единиц, составляющих их тело. Энджи это казалось само собой разумеющимся, но парикмахер настаивал, что она не улавливает главную его мысль. Свифт был самой значительной из этих Порфировых «человеческих единиц», наделенных властью принимать решения в «Сенснете».
Мысль о Порфире заставила ее улыбнуться. Свифт же, приняв это за приветствие, в ответ просиял от радости.
Он предложил ей ланч в Сан-Франциско; мол, на служебном вертолете они домчат туда в момент. Она отказалась, настояв на том, чтобы развести ему миску супа из швейцарского концентрата и разморозить в микроволновке кирпич ржаного хлеба на закваске.
Глядя, как Хилтон ест, Энджи задумалась о его сексуальной жизни. Хотя ему было далеко за тридцать, продюсер производил впечатление мальчика-вундеркинда, не достигшего половой зрелости. Возникавшие время от времени слухи приписывали ему по очереди все возможные из известных сексуальных наклонностей и еще несколько, которые, по ее мнению, существовали лишь в воображении сплетников. Все это казалось Энджи маловероятным. Она знала Свифта с тех пор, как попала в «Сенснет». Когда она появилась, он уже занимал прочное положение в верхушке производственного отдела, был одним из воротил в команде Тэлли Ишем. Естественно, что такой человек не мог не проявить профессиональный интерес к дебютантке. Если вдуматься, то это, пожалуй, Легба подсунул ее продюсеру: взлет его карьеры был слишком уж очевиден, хотя сама она тогда, наверное, могла и не понимать этого, оглушенная блеском и постоянной сменой статистов и декораций на подмостках «Сенснета».