Печатный капитализм также создал языки власти, поскольку дал преимущества тем диалектам, на которых выходили книги. Слияние капитализма и печатных технологий создает новую форму воображаемых сообществ, дающих начало современным нациям.
Страны-нации не были известны в прошлом [207] . В античности их не было. Египет, Китай, Халдея не являются национальными странами. Только информационные технологии, реализованные в книгах и газетах, создали из объектов физического мира соответствующие виртуальные объекты, породив национализм.
Сегодня эту функцию создания новых типов воображаемых сообществ совершает мыльная опера, новая технология нашего времени. И здесь, как и у Х. Бхабхы [208] , нация является продуктом наррации [209] . Получается, что наррация фиксирует знание, а общее знание, поданный под одним углом зрения материал и способствует соединению разрозненных индивидов в единую структурность.
Если у Б. Андерсона нация — это воображаемое сообщество, то Х. Бхабха рассматривает нацию как форму социального и текстуального присоединения. В газете Гарвардского университета он говорит о моральном выборе в случае наррации [210] : «Рассказывание историй является действием. Это не просто отражение события, произошедшего во внешнем мире, которое затем становится отраженным в литературе. Сам акт наррации поднимает вопросы идентичности, локации, действия, форм поведения и актов оценки».
Здесь виртуальная и информационная действительность формируют действительность физическую. Собственно говоря, точно так же действует и религия, которая с помощью новых смыслов формирует новые общности людей. Пассионарные идеи могут увлечь за собой людей на баррикады. В этом плане используется термин «мобилизующий нарратив», который строится на том, чтобы раскрыть врагов, ответственных за беды народные.
Холодная война — это также новый информационный инструментарий. Его можно понимать как попытку управления чужими смыслами. И это тоже отдельная и новая информационная технология, поскольку только массовая коммуникация и массовая культура получили возможность такого свободного входа на «чужую» территорию. И это стало новым видом конфликтности.
В период холодной войны активизировались переходы между информационной (виртуальной) реальностью и реальностью физической. Физическую реальность напрямую нельзя было трогать, ядерная война является такой странной войной, которая используется не как инструментарий, а только как вариант устрашения противника, поэтому все действия сместились в информационную и виртуальную сферы.
Другой вариант воздействия — это преобразования физического объекта в информационный или виртуальный. Спутник, запущенный в 1957 году, является самым ярким примером такого феномена. Для США запуск советского спутника оказался шоковым, поскольку подрывал доминирование Америки в освоенной ею сфере [211] . Его пропагандистское значение оказалось выше собственно физического, хотя США пришлось в ответ перестроить свои подходы к образованию и науке, чтобы догнать СССР.
Получается, что физическая трансформация также может функционировать в роли информационной технологии, поскольку экстраординарное событие (это может быть спутник, а может и Чернобыль) все равно преобразуется в событие информационное, совершая неожиданный поворот в сознании. Говоря другими словами, информационная технология делает нелинейный переход, в то время как обычная ситуация развивается по линейным законам.
С этого же периода — времени спутника — американцы видят свое начало информационного общества. Причем пишут об этом как-то странно: то ли об обществе информационном, то ли об обществе индустриальном [212] : «Информационное общество началось в 1956 и 1957 годах, в десятилетие, олицетворяющее индустриальную мощь Америки».
Информационные технологии стали сегодня основным компонентом не только терроризма, где есть принципиальное несовпадение жертв и зрителей, но и революций и путчей. Если есть «мускулы», в данном случае они просто информационные, то вполне естественным выглядит и их использование. И в случае терроризма, и в случае цветных революций действует тенденция, при которой зрители должны сместиться на позицию жертв/участников. Современные телевизионные технологии призваны совершать эти трансформации, максимальным образом включая зрителей в события на экране.
Первый такой информационный пример относится к Мексике, где группа повстанцев, благодаря связям с помощью интернета с мировыми неправительственными структурами, стала представлять серьезную опасность для правительства. Это сапатистское движение, которое сегодня изучается повсюду. Но первыми за его изучение взялись военные [213] . Это был интересный феномен того, как малая сила, вооруженная интернетом, смогла на равных сражаться с большой силой.
Такое внимание к этому феномену ознаменовано тем, что это был первый случай так называемой сетевой войны. Дополнительно к этому смена парадигмы войны порождает «новое поколение революционеров, радикалов и активистов, которые приступают к созданию идеологий информационного века, в которых идентичности и преданности могут смещаться от национального государства к к транснациональному уровню «глобального гражданского общества».
Сапатистский конфликт стал новым феноменом в связи с его привязкой к транснаицональным и локальным неправительственным структурам, представляющим гражданское общество [214] . Это стало парадигмой войны информационного века. В результате мексиканские власти приостановили военные действия, приступив к переговорам и политическому диалогу.
Однотипно информационный компонент сыграл особую роль в бархатных и цветных революциях. И все началось еще с революции в Иране в 1953 г., которая сегодня рассматривается как протореволюция всех последующих. Тогда для того чтобы снять премьера Моссадека были запущены следующие информационные потоки с контр-содержанием: