Характер Мити — холостяка, вступающего в стадию климакса, — на его рабочем месте был виден особенно хорошо. Все здесь носило признаки шизоидности: фотографии голых баб, развешанные по стенам, бутылки с коньяком в пустом аквариуме, собрание сочинений Диккенса на полу. Диккенса Митя читал, когда сильно напивался аквариумными запасами и падал. Еще здесь стояла софа апельсинового цвета и деревянный негр в натуральную величину. Причем, комната всегда была убрана — Митя считался маниакальным чистюлей.
Почерк у него тоже был — не бей лежачего. И самое странное — всегда разный. Часть ежедневника напоминала журнал, заполненный рукой учительницы младших классов, часть — дневник серийного маньяка-убийцы. Искать нужную запись в ежедневнике было очень трудно, тем более, что у него каждое второе имя сопровождалось примечанием «от Лежаева». Дел, не связанных с хозяином и благодетелем, в Митиной профессиональной жизни почти не было.
— Вот и Константин, — пробормотала Елена, убрала руку с ежедневника и достала электронную записную книжку.
Почувствовав свободу, ежедневник перелистнул обратно несколько страниц, и открылась еще одна запись «от Лежаева». Елена заметила ее краем глаза и почему-то сразу напряглась. Что-то в этой записи было не то.
Она придвинула ежедневник к себе.
«Евгений Евгеньевич (от Лежаева), — было написано почти на весь лист, видимо, второпях. — 196 — 84–00».
— Какой-то телефон знакомый, — произнесла Елена.
— По-здрав-ля-ем! — вдруг хором завопили сотрудники за дверью. Оказывается, праздновался чей-то день рождения.
— Ну да! — сказала она. — Это год и месяц моего рождения. Я уже видела этот телефон. Он был на визитной карточке фирмы по ландшафтному дизайну. Той самой фирмы, что вскопала мой огород! Но откуда этот телефон у Мити?
Сердце резко стукнуло, затем сделало неожиданную паузу и только через секунду, не раньше, стукнуло снова. Точнее, даже не стукнуло — а провалилось с трепыханием и противным скрипом. В последнее время от всех этих переживаний ее стала мучить аритмия. Провалы ритма были нечастыми, но такими сильными, что после них она кашляла.
Очень странным было не только появление этой записи, но и то, как неведомый Евгений Евгеньевич идентифицировался в ежедневнике: он был «от Лежаева».
То есть его работник? Но, значит, Лежаев в курсе той истории, что происходила, да и продолжает происходить с ней? Это его человек разнес ее дом в Валуево? Зачем?! Или история с домом не имеет никакого отношения к убийству Штейнера? Но что могли искать у нее люди Лежаева?
Первым ее побуждением было немедленно позвонить Мите и потребовать объяснений — она даже подняла трубку. Но потом затормозила.
Ей вдруг пришло в голову, что это Митя отправил ее в Новосибирск. Это была его идея — выяснить обстоятельства увиденного одиннадцать лет назад убийства. Он объяснял свою настойчивость желанием освободить ее от наваждения, но чем была его настойчивость на самом деле?
Тут же неприятно припомнилась лежаевская навязчивость после происшествия в гостинице, его любопытство по поводу украденной рукописи, непрерывные расспросы о жизни, о прошлом, о доме в Валуево. Да и потом, в Москве, он добродушно, но непреклонно отслеживал ее работу, ее перемещения — она объясняла это обычной придиркой работодателя, правда, раньше Лежаеву не свойственной.
Зачем Митя направлял ее к генералу Андриевскому, если знал, что за ней следят люди Лежаева? Зачем он разыграл эту нелепую сцену?
А приход адвоката — был ли он на самом деле? Ведь это она подсказала Мите, что ею интересуются и, следовательно, кто-то мог к нему приходить. Зачем был нужен визит этого адвоката, если Лежаев и так мог расспросить Митю о ее прошлом? Значит, визита не было?
Все было непонятно!
Она тоскливо посмотрела в окно: там шел снег. Огромными теплыми хлопьями он опускался на подоконник и немедленно таял — она очень любила такую погоду. В голове тоже шел снег: белые листы бумаги летели сверху вниз, потом снизу вверх, они складывались в стопки, а затем подлетали на невидимом ветру и все повторялось сначала.
Сильно захотелось спать. Она опустила голову на руки и посидела так несколько минут, наблюдая за полетом снега за закрытыми веками.
И тут ей пришла в голову одна почти смехотворная мысль: что она знает, почему все произошло. Знает, с кем произошло, знает, как произошло — и знала это всегда.
Ведь что означает увидеть финал истории? Почти то же самое, что и увидеть всю историю.
Это из начала могут вырасти тысячи финалов. Это начало открывает миллион возможностей для того, кто участвует, и того, кто наблюдает. Она же видела конец, и во всех своих непрерывных размышлениях, тревогах, испугах забыла об этом — о том, что история была завершена одиннадцать лет назад, завершена строго определенным образом и нет никаких надежд на то, что она была завершена иначе.
Ей казалось раньше, что неприятности связаны с тем, что кого-то напугало ее знание. Но теперь картинка внезапно проявилась с другой стороны: а что, если ее знание для него — не опасная правда, а докучливая ложь?!
И все эти глупости, что случились с ней в последнее время, идут от того, что кто-то не верит в финал этой истории. Не верит, что она его видела! Верит во все что угодно, но только не в это!
И в этом вся загвоздка.
История ограбления, произошедшего в Иркутской области одиннадцать лет назад, интересовала в эти дни не только Елену Дмитриевну Корнееву.
Нет, следователь прокуратуры Терещенко определенно оказался добросовестным человеком. Он тоже перерыл все газеты того периода и даже сделал специальный запрос, чтобы выяснить дополнительные детали.
По сравнению с Еленой Дмитриевной, он узнал немало нового.
Золото до сих пор считалось не найденным, и это, в сущности, было одной из особенностей дела — и удивительной особенностью, надо признать. Ограбления, подобные этому, происходили в золотодобывающих районах нечасто, хотя не было никаких препятствий для того, чтобы устраивать их чуть ли не каждый день.
Еще со времен, описываемых в книге «Угрюм-река», старательские артели представляли собой полукриминальные сообщества, нравами напоминавшие Дикий Запад. Даже при социализме это был мир, живший по своим законам. Кооперативы разрешили вроде бы для разработки небольших месторождений, эксплуатация которых государственными предприятиями считалась нецелесообразной. Однако прошло немного времени, и огромные взятки настолько укрупнили месторождения, отдаваемые артелям, что государство стало выделять и те россыпи, где золото можно было грести лопатой и даже бульдозером.
Разумеется, там крутились бешеные деньги. На гигантских территориях, отделенных друг от друга сотнями необжитых километров, можно было делать, что хочешь, и воровать, сколько хочешь — вот только вывезти золото было трудно. Ведь из Бодайбо трудно выбраться и без всякого золота.