Фердинанд подлинный, одетый в блузу художника, стоял у окна за мольбертом. Вокруг него на восхитительном обюссонском ковре были разложены глазурованные горшки. В одной руке принц держал кисть, в другой – трость с вкладным клинком, подарок маркиза Солсбери.
При нашем появлении он опустил кисть в банку с растворителем и повернулся к нам. Неожиданно двери позади нас резко открылись, и вошел полковник Калчев. Он был одет совсем как в тот раз, когда изображал Холмса, в тот же синий плащ на алой шелковой подкладке. На лице его лоснились черные усы. Он уже собирался поприветствовать нас с Холмсом, как принц деловито прервал его, сказав:
– Константин, пока доктор Уотсон налаживает фотоаппарат, мистер Холмс хотел бы обсудить с вами один вопрос. – Продолжал он уже другим, негодующим тоном: – Вопрос, связанный с убийством, не так ли, мистер Холмс?
– Ничего не понимаю, – пробормотал полковник. В его глазах мелькнул страх.
Мой друг выступил вперед. Лицо его помрачнело. Он устремил свой взгляд на военного министра, и его глубоко посаженные глаза вспыхнули грозным огнем, от которого становилось не по себе самым закоренелым преступникам. В руках он держал свадебную фотографию миссис Бэррингтон.
– Полковник, – произнес Холмс ледяным тоном, – не соблаговолите ли вы рассмотреть усы капитана Бэррингтона на этом снимке?
Наступила гробовая тишина.
– Хотя думаю, в этом нет никакой нужды, – продолжил мой друг безжалостно. – Ведь вы прекрасно знаете, что эти самые усы сейчас красуются на вашем лице.
Продолжая сверлить министра взглядом, Холмс обратился к принцу:
– Ваше высочество, накладные усы господина Калчева абсолютно идентичны тем, что изображены на свадебной фотографии, а также на картине Сарджента, которую вы заказали спустя год после свадьбы так называемого капитана Бэррингтона. В этом у меня нет никаких сомнений. Заполучить эти усы господин Калчев мог единственным способом – сняв их с лица женщины, которую убил в лесу в день конкурса Шерлоков Холмсов. Правда, министр почти до последней минуты не догадывался, каков истинный пол его жертвы. Отчаянно сопротивляясь, женщина, которая билась в сильных мужских руках, сдавивших ей горло, невольно обнаружила свой пол. Она надеялась, что убийца проявит милосердие и пощадит ее, но напрасно. Только ее смерть позволила бы полковнику избежать ареста и неминуемого позора.
Потрясенный до основания, Калчев отшатнулся от Холмса и бросил на своего господина полный смертного ужаса взгляд, взгляд дикого зверя, загнанного в ловушку.
– Фердинанд, – проговорил он по-немецки, – как ты мог обмануть меня? Разве они не знают, что я сделал это с твоего…
Это было последнее, что произнес полковник в своей жизни, хотя ему было отмерено еще семь минут.
Принц взмахнул рукой.
– Константин, дражайший друг мой, – произнес он по-английски, извлекая клинок из трости. – Я еще не показал тебе, какой подарок передали мне мистер Холмс и доктор Уотсон от премьер-министра Англии!
При слове «Англия» принц точным ударом матадора, сражающего быка, вонзил шпагу в горло Калчева. Голова министра резко откинулась назад, лицо его исказила страшная судорога. Министр стал задыхаться. Рука его инстинктивно вцепилась в клинок. Кровь из рассеченных пальцев окропила алую подкладку плаща. Рот раскрылся, как будто от хохота, и алая влага хлынула из него потоком. Свободная рука метнулась вниз, словно умирающий хотел что-то нащупать под плащом.
К моему великому удивлению, вместо того чтобы прийти на помощь бедному министру, Холмс поднял охотничий хлыст и ударил Калчева по руке. Из-под плаща с грохотом упал на пол стоявший на предохранителе «Апаш».
Этот складной бесствольный револьвер с рукояткой в виде кастета, имеющего отверстия для пальцев, и выкидным кинжалом под магазином для патронов, можно было использовать как холодное оружие. «Апаш», бесспорно, являл собой одно из самых опасных изобретений, которые можно запросто положить в карман. Именно его лезвие оставило на шее Джулии раны, через которые вытекла вся ее кровь.
Все это время принц внимательно наблюдал за мной с едва уловимой улыбкой.
– Доктор, – изрек он, – да на вас лица нет. Такое впечатление, что вы растерялись. Что же вы не пустили в ход свой револьвер? Если мы еще живы, то только благодаря вашему другу. Константин владел этим оружием лучше всех в Европе, не исключая даже парижских апашей.
– Но ваше королевское высочество, вы же не можете вот так просто… – попытался я возразить, показывая на умирающую жертву.
Ошеломленный министр, пошатываясь, пятился к двери и переводил гаснущий взгляд с принца на Холмса, потом на меня и опять на принца. По лицу его было видно, что смерть уже близка.
Фердинанд ответил спокойно:
– Да нет, мой дорогой Уотсон, как раз могу. Это Балканы. А я балканский принц.
Он повернулся к умирающему.
Я слово в слово занес все, что он сказал, к себе в записную книжку:
– Не беспокойся, Константин, дружище, у тебя будут великолепные похороны. Я сам положу на твою могилу золотой венок, как на похоронах царя Александра. Я не поскуплюсь ради такого случая.
В течение нескольких секунд, показавшихся мне вечностью, Калчев машинально переставлял ноги, словно танцуя. Это было жуткое зрелище. Затем он ослаб и повалился на пол.
Принц, совершенно невозмутимый, подошел к министру, опустился на одно колено и приложил руку к его сердцу. Убедившись, что Константин мертв, Фердинанд, опираясь на лицо умершего, вытащил лезвие из раны и вытер полою блузы. Затем он повернулся ко мне:
– Я так понимаю, доктор Уотсон, что вы уже не собираетесь фотографировать моего министра?
– Конечно нет, – взорвался я.
– Вы, я вижу, фраппированы тем, что монарх опустился до расправы, подобающей разве что главарю разбойничьей шайки. Хочу напомнить, что на моих плечах лежит бремя заботы о судьбах Европы. Будь я свободен от принятых на себя многочисленных обязательств, может, и оставил бы его в живых. А неплохая идея – надевать блузу живописца, когда намереваешься вогнать в кого-нибудь клинок. Мистер Холмс, непременно поблагодарите премьер-министра за чудный подарок. Передайте, что я его уже опробовал наилучшим образом.
Фердинанд снова склонился над телом Калчева и, обшарив его карманы, извлек оттуда черную жемчужину Борджиа. Поднеся ее к свету, он воскликнул с долей иронии:
– Ну нет, себе я ее не оставлю! Она и впрямь приносит несчастье своему владельцу. Кому бы ее подарить?
Все еще сильно волнуясь, я спросил нетвердым голосом:
– Мне казалось, что министр был одним из ваших наиболее преданных сторонников. Вы представили нам его как вашего самого верного друга.
– На монархах лежит особая ответственность, – парировал Фердинанд. – С молоком матери я впитал совет, который был дан императору Австрии Францу Иосифу, из династии Габсбургов, австрийским государственным деятелем князем Феликсом цу Шварценбергом.