Мне бы никогда не пришло в голову назвать это патологией. Я никак «это» не называла. Я никому об «этом» не рассказывала. Сейчас, когда я оглядываюсь назад, мне сложно представить, что это все происходило со мной. Я отваживаюсь только вспомнить отвлеченный эпизод, который остался далеко в прошлом; фрагмент нереальный, как сон, и никак не связанный с моей жизнью вне его.
«Обычно мужчины не заводят кошек», – говорю я.
«Неужели?»
Мы наблюдаем за Кронкайтом: милое знакомое лицо, навсегда застывшее во внушающей доверие маске надежного добродушия (под необходимым слоем поверхностной заинтересованности)… отголоски землетрясения, и не такая уж отдаленная угроза очередной транспортной забастовки, индекс Доу – Джонса вырос на два пункта.
«Шутишь? – произносит он устало. – Как будто я этого не знаю! Собаки – это совсем другая история. Но ни у одного мужчины из всех моих знакомых – то есть из тех, что не женаты, – нет кошки, а тем более нескольких». – «Хм», – говорю я.
«По мне, так кошки – это для детей или маленьких старушек, – продолжает он, – или для фермы, или чего угодно». – «Ну и, – говорю я, – почему тогда…» – «Они не приносят ничего, кроме неудобств», – прерывает он меня. «Эти, по крайней мере, не пахнут, – добавляю я неуверенно и наконец говорю: – Никто не заставлял тебя заводить котов».
«Это так смешно, – говорит он. – Правда, ужасно смешно. Ты даже не представляешь…»
У него в квартире три кошки, все три одинаково безучастные и не обращают на него никакого внимания, так же как он не обращает внимания на них. Он снабжает их едой и питьевой водой и ежедневно меняет песок в лотке, и, кажется, считает это само собой разумеющейся обязанностью, а они с полным правом рассчитывают на регулярное предоставление им этих услуг. Между ними отсутствует видимое проявление взаимной привязанности, за исключением случаев, когда один из котов предпринимает неспешную кошачью прогулку по его распростертому телу, а он безмолвно терпит подобное обхождение. Сомнительно, можно ли называть это так, учитывая, что эти встречи не вызывают каких бы то ни было эмоций ни у кота, ни у человека.
Он сидит на диване. Я сижу на полу у него между ног на двух подушках, прислонившись спиной к дивану – шея и плечи опираются на край; моя откинутая назад голова лежит между его бедер. Он играет с моими волосами: накручивает на палец локон за локоном; пропускает их, приподнимая и слегка оттягивая сквозь пальцы; массирует голову, медленно перемещая пальцы.
Кронкайт удаляется спать, и мы смотрим сменяющие друг друга на экране телевизора: игру, затем программу, в которой полицейские попеременно преследуют машины, а потом сталкиваются с ними. Мелькающие изображения (в конце новостного выпуска он выключил звук) служат умиротворяющим и на удивление подходящим сопровождением для истории кошек, которую он неспешно разворачивает передо мной.
Первая появилась в его жизни вместе с женщиной, которая четыре года назад недолго жила с ним. Она едва успела перевезти в эту квартиру кошку, как ей предложили высокооплачиваемую должность в Цюрихе, и она решила уехать за границу. Кошка осталась – с ним. Несколько месяцев он еще считал свой дом временным пристанищем для животного, которое, кажется, сразу почувствовало себя на своем месте. Этот нечесаный шелудивый зверь с облысевшим хвостом представлял собой кричащую палитру не сочетающихся цветов, которая напоминала о моде последних зимних сезонов: одежда, изготовленная из материи, странно именуемой «забавный мех» (англ. fun fur) и воспроизводящая идею и форму, если не целиком внешний вид, юбок первых американцев. Он пытался – и в первое время активно – пристроить кому-нибудь кошку. Однако вскоре ему пришлось признать, что большинство его знакомых (некоторые согласны были рассмотреть идею завести котенка, другие подумывали о сиамце) обмануть совсем не просто. Непродолжительность их визитов и скованность в поведении доказывали, что сама мысль о том, чтобы поселить в своих симпатичных и изящно обставленных манхэттенских квартирках вот это животное, приводила их в ужас. В какой-то момент он даже поместил объявление в «Таймс». Он указал оба телефона – домашний и рабочий, а объявление печатали в течение пяти дней подряд, но не поступило ни одного звонка. Шли месяцы, и он подумывал о том, чтобы отдать кошку в приют. Но в конце концов отложил это решение, по крайней мере пока. Такая возможность ведь есть всегда; а потом, может, подвернется что-то более подходящее.
Годом позже у него гостила 11‑летняя племянница, которая приехала в Нью-Йорк на конкурс по орфографии, где ей не удалось занять призового места. В благодарность за заботу, которую он проявил, показывая девочке город, ее мать – его сестра – подарила ему вторую кошку, и, очевидно, немыслимо было отказаться от подарка. «Это был маленький котенок, и выглядел он не лучше первого. В первые дни он просто с ума сходил, ну и другой кот вел себя не лучше: они катались по полу, сцепившись, и мне казалось, что я принес домой удава. Но кончилось тем, что им как-то удалось подружиться.
«А потом, однажды вечером, я шел домой и увидел в переулке детей. При виде меня они разошлись, но знаешь, с таким деланно небрежным видом. И я, как дурак, вернулся туда, а на земле, представляешь… Ну, в общем, он был не в самом лучшем виде. Я поднимаюсь к себе, как любой нормальный человек, наливаю выпить, сажусь читать газету с мыслью: через час его уже не будет. А час спустя говорю себе: тебе еще один кот нужен, как зайцу – стоп-сигнал.
Я подумал: наверно, кто-нибудь (или что-нибудь) уже убил его, да и подбирать не стоит – это уже слишком. Я делаю яичницу, салат, пью кофе; обещаю себе выйти прогуляться после новостей в 11 часов. И, естественно, он еще там, только теперь валяется возле мусорных баков. И я достаю газету из бака и несу его наверх. А на следующее утро думаю: я что, похож на медсестру? – и везу к ветеринару, у которого стерилизовал первых двух. Я забрал его через шесть дней, и он уже был как новенький. Еще бы не был – за 68 долларов и 80 центов. И каждый раз, когда мне нужно уехать, уборщице приходится тащиться сюда из Квинса. А иногда она не может, и оказывается, что ни одному из моих друзей не пришло в голову поселиться поближе ко мне, а ведь, живя в этом районе, ты уже не можешь просить кого-нибудь задаром ехать сюда из Сентрал Парк Уэст, или с 65‑й улицы, или, прости господи, из Бруклина. Даже Энди не сказать, чтобы в пяти минутах – перекресток 30‑й и Парк-авеню. А соседскому мальчику с нашего этажа понадобилось зачем-то уехать учиться в Мичиган – в Мичиган, черт бы его подрал! Так что его пришлось сбросить со счетов. И теперь мне приходится по очереди просить других соседей, а я терпеть не могу просить одолжения у людей, с которыми я бы предпочел вообще никогда не встречаться…»
«Ну хоть не пахнут», – говорю я, во второй раз за этот вечер, и он отвечает: «Да уж, утешение».
Каждый день я ходила на работу – эффектная бизнесвумен, которую любят друзья и ценит начальство. Ровно в пять часов вечера я собиралась, обменивалась любезностями в коллегами в лифте и ехала домой – к нему. Я заходила к себе, только чтобы забрать одежду и раз в неделю – почту. По утрам мы по одной и той же ветке метро снова ехали на работу, читая вместе одну и ту же «Таймс»: гладко выбритый мужчина – деловой костюм в тонкую полоску, дипломат в руках, хорошие зубы, приятная улыбка; я, тоже с портфелем, летней сумочкой, каблуками, помадой и свежей укладкой. Привлекательная пара хорошо образованных людей в Нью-Йорке – средний класс, достаток и культурный уровень.