– Мы что, останемся тут? – слабым голосом спросил Стюарт. – Может, стоит найти какой-нибудь американский мотель? Какую-нибудь забегаловку «ночлег и завтрак»? Или хотя бы хижину у какого-нибудь старика из местных?
– Мы приехали сюда не для того, чтобы любоваться красотами этого дворца, – ответил Маргон. – Так что слушайте меня внимательно оба. Нам вовсе не обязательно тратить все время, которое мы проводим в волчьем облике, на охоту за теми, кто по какой-то ошибке называет себя людьми. Более того, для этого вообще нет никаких правил. Мы осмотрим затерянные в этих джунглях древние руины – храмы, могильники, развалины города – так, как это не могут сделать обычные люди, но можем мы, морфенкинды, и что не удалось бы людям, и заодно немного сократим поголовье вредителей в этих лесах. Мы увидим то, чего уже несколько веков не видел никто другой.
– Это сон! – восхитился Ройбен. – Ну почему, почему я вовсе не думал ни о чем подобном? – Перед ним вдруг открылось неограниченное поле возможностей.
– Сначала нужно набить животы, – продолжал Маргон. – Нам тут никто не опасен – ни животные, ни змеи, ни насекомые, ни даже местные жители, которые, впрочем, вряд ли рискнут появиться в этих местах. Раздевайтесь и кидайте одежду прямо на пол. Дышите и ведите себя как морфенкиндеры.
Остальные сразу последовали совету и охотно скинули пропитанные потом одежды.
Волчья шкура, окутавшая тело Ройбена, так же надежно укрыла его от жары, как и прежде – от холода. Так раздражавшей его слабости как не бывало, ее сменил прилив энергии. В уши хлынули писклявые, стрекочущие, завывающие голоса джунглей. Раскинувшиеся по холмам и долинам джунгли пыхтели и бурлили, как огромный чан с дрожжами.
Они без малейшего труда соскользнули со скалы в трепещущую сеть листьев-ножей и колючих лиан, над ними фосфоресцировало розоватое ночное небо, и его света вполне хватало для того, чтобы уверенно мчаться вниз по крутому склону.
Услышав их приближение, во все стороны разбегались бурые шустрые грызуны. Охотиться на крупную, резко пахнущую добычу, бессильно щелкавшую большими, острыми резцами, когда морфенкиндеры заживо раздирали ее зубами, прокусывая шкуры и сухожилия, обливаясь кровью, было очень легко.
Так они пировали всей компанией, шумно вламываясь в кусты и валяясь по земле, а джунгли вокруг излучали страх больших и малых существ, перепуганных появлением новых страшных хищников. На верхушках деревьев вопили в тревоге ночные обезьяны. Под ногами оборотней трещали гнилые ветки, трухлявые древесные стволы рушились за их спинами, волокнистые плети лиан пытались схватить их, но, несмотря на свою прочность, рвались при каждом их движении, в преющей палой листве шуршали змеи, а насекомые роились в воздухе, тщетно пытаясь ослепить пришельцев или помешать их продвижению.
Ройбен одну за другой хватал мясистых, жирных, больших, чуть ли не с енота величиной, крыс и, сдирая одним движением шелковистые шкурки, вгрызался в мясо. Мясо, мясо! Солоноватое, пропитанное кровью мясо. Мир пожирает мир, чтобы создать мир.
В конце концов все насытились и в полудремоте разлеглись на перине из огромных пальмовых листьев и колючих веток, с наслаждением ощущая и горячий неподвижный воздух, и приглушенный гул кипевшей вокруг злокозненной жизни.
– Двинулись! – скомандовал Маргон. Он был самым мелким в стайке Людей-волков, но двигался с кошачьей грацией и такой быстротой, что Ройбена порой брала оторопь.
Маргон вломился в густые заросли, а остальные поспешили следом по проложенному им туннелю. Они бежали на четвереньках, время от времени взмывая по стволам деревьев, чтобы проделать часть пути высоко над землей.
Через некоторое время они оказались в глубокой лощине, дремавшей под толстым зеленым одеялом.
Издали доносился запах моря, и Ройбену даже показалось на мгновение, что он слышит его, слышит плеск набегающих на берег и откатывающихся обратно волн, волн экваториального океана, плещущихся даже при полном безветрии и неустанно атакующих воображаемый берег.
Людского запаха здесь было не больше, чем в окрестностях виллы. Преобладал обманчивый, но все же умиротворяющий покой живой природы, в который то и дело вплетались булькающие звуки, извещавшие о чьей-то смерти – смерти в древесных кронах, смерти на земле под этими деревьями, – но не нарушаемый человеческим голосом.
Ройбен вдруг подумал о невообразимой древности мира, и у него мороз пробежал по коже – когда-то он весь был таким же, как это место, его не видели человеческие глаза, не слышали человеческие уши, да и сам он не слышал человеческой речи. Интересно, думал ли Маргон о том же самом? Маргон, родившийся в то время, когда мир даже и понятия не имел о жестоком отборе, происходящем в ходе биологической эволюции.
На него нахлынуло ужасающее чувство одиночества и обреченности. Однако это ощущение, этот момент были драгоценными, даже бесценными. Созерцая вселенную в ее чудесном многообразии форм и движения, которые удавалось уловить в бескрайнем воздушном пространстве, он вдруг ощутил прилив сил. Он сознавал, что является одновременно и человеком, и морфенкиндом. Сергей поднялся на задние лапы, запрокинул голову и, раскрыв пасть с тускло поблескивавшими клыками, жадно глотал воздух. Даже Стюарт, бурая фигура которого лишь немного уступала размером громадному Сергею, похоже, проникся моментом – он напрягся, но вовсе не для прыжка, и медленно водил блестящими голубыми глазами по лежавшим перед ним долине и горным склонам вдалеке.
Интересно, представилось ли что-нибудь Маргону? Он стоял, чуть заметно переминаясь с ноги на ногу и растопырив волосатые руки, словно надеялся, что чуть заметный ветерок вымоет их дочиста.
– Сюда, – сказал Маргон немного погодя. И они устремились вслед за ним в непроходимую для человека чащу перепутанных лиан и твердых режущих и колющих листьев. Они двигались строго по прямой, с треском проламываясь сквозь попадавшиеся на пути зловонные сырые кусты, а над их головами, в высоте, кричали потревоженные шумом птицы да прыскали из-под ног испуганные ящерицы.
Вскоре Ройбен разглядел впереди огромную пирамиду. Все так же, на четвереньках, они обежали ее вокруг, а потом направились вверх по могучим ступеням, разрывая, словно папиросную бумагу, росшую там спутанную траву.
Как же ясно были видны под розоватым небом эти высеченные из камня древними майя странные скрюченные фигуры с неестественно выгнутыми конечностями, напоминавшими своими извивами змей или лианы и раскинувшимися вокруг джунглей, с изображенными в профиль суровыми лицами с полузакрытыми глазами и крючковатыми носами, похожими на клювы хищных птиц, с головами, украшенными пышными плюмажами из перьев! Все тела были соединены в некую мистическую конфигурацию или орнамент, как будто их вплели в самую ткань мира тропиков.
Морфенкинды поднимались все выше и выше, переступая через скульптуры и отбрасывая в стороны травяные завесы.
До чего же сокровенными, глубоко личными казались ему такие моменты. Там, в погрязшем в повседневных заботах мире, подобные реликвии хранились в музеях, где к ним не могла прикоснуться ничья рука, они же были вырваны из своей среды, из таких вот ночей, как эта.