– Хелена, – сказала женщина, протянув руку. – Какой очаровательный вечер! – Заметный славянский акцент, чрезвычайно приятная улыбка, но все же в ней было нечто гротескное в ее крепком телосложении, в крупных костях лица, украшенного мастерски наложенной косметикой, длинной шее и мощных плечах. Ее платье без рукавов было сплошь усыпано блестками и стеклярусом и казалось тяжелым. Как хитиновый панцирь.
Морфенкиндеры, оба.
Может быть, его мужчинам и женщинам его племени присущ какой-то запах, который тело воспринимает даже без участия рассудка. Мужчина довольно холодно рассматривал Джима и Ройбена из-под густых темных бровей. Его резко очерченное, с крупными чертами лицо не казалось непривлекательным. Бесцветные губы и мощные плечи придавали ему обветренный и закаленный вид.
Он и его спутница поднялись и, поклонившись, ушли.
– Сегодня мне попадаются совершенно исключительные люди, – похвастался Фил. – Не могу понять, почему они вдруг решили представиться мне. Я сел здесь, чтобы послушать музыку. Но знаешь, Ройбен, надо отдать должное твоим друзьям: здесь сегодня очень много развлечений и еда замечательная. А этот Крост – удивительный человек. Сам подумай: многие ли решатся открыто заявить, что понимают смысл человеческих жертвоприношений в Солнцеворот и не имеют ничего против этого? – Фил рассмеялся. – Настоящий философ.
Начали подавать десерт, и гости вновь потянулись в столовую; запахло кофе, свежеиспеченными пирогами с мясом и тыквой. Тем, кто остался в павильоне, ломти рождественского пудинга и пироги с потрохами и мясом в виде рождественских яслей разносили на подносах официанты. Филу понравилось пирожное с орехом-пекан и взбитыми сливками. Ройбен решил попробовать (впервые в жизни) пирог с потрохами и остался очень доволен.
За соседним столом маленькая Сюзи ела мороженое; пастор Джордж незаметно кивнула Ройбену и ободряюще улыбнулась.
Люди понемногу уходили. Феликс расхаживал между столами и уговаривал гостей задержаться и послушать прощальную музыку. Кое-кто с сожалением, но твердо отказывался. Кто-то говорил, что ехать было трудно и далеко, но дело того стоило. Гости демонстрировали памятные монеты, благодарили и уверяли, что обязательно сохранят их. Очень многие сообщали, что им «очень понравился дом».
Официанты теперь разносили маленькие белые свечки с маленькими бумажными подсвечниками и, направляя всех в павильон, говорили все о той же «прощальной музыке».
Что еще за «прощальная музыка»? Ройбен не имел об этом никакого понятия.
Павильон внезапно заполнился народом. Находившиеся в главном зале столпились у открытых окон, выходивших в павильон, собрались люди и в двустворчатых дверях, ведущих в оранжерею.
Главное освещение выключили, создав приятный полумрак. Начали загораться свечи; те, кто успел зажечь их раньше, подносили огоньки к свечам соседей. Вскоре загорелась и свечка Ройбена; он прикрыл ее ладонью от сквозняка.
Он поднялся и снова протиснулся сквозь толпу поближе к оркестру. Ему удалось найти удобное место прямо около каменной стены дома, прямо под крайним правым окном фасада. Сюзи и пастор Джордж тоже пробрались поближе к вертепу и оркестру.
Феликс, появившийся рядом с вертепом, бодрым раскатистым голосом сообщил в микрофон, что оркестр и оба хора – взрослый и детский – сейчас исполнят самый любимый из наших традиционных рождественских хоралов, и он просит всех присутствующих присоединиться к исполнению.
Теперь Ройбен понял его замысел. Сегодня прозвучало много прекрасных старинных гимнов и песен, несколько великолепных образцов церковной музыки, но до главных шедевров дело еще не дошло. И когда оркестр начал, а хоры с великим чувством подхватили «Радуйся, мир», по его телу пробежала дрожь восторга.
Все вокруг него пели, даже те, от кого он этого никак не ожидал, например Селеста и даже его отец. Откровенно говоря, он с трудом поверил своим глазам, когда увидел, что Фил стоит с горящей свечкой и поет во весь голос – и рядом с ним Грейс. Его мать тоже пела. На самом деле. Даже его дядя Тим пел вместе со своей женой Хелен, Шелби и Клиффордом. И тетя Джози пела, сидя в инвалидной коляске. Конечно, пели и Сюзи, и пастор Джордж. И Тибо, и все Почтенные джентльмены, которых было видно. Пели даже Стюарт и его друзья.
Происходило некое единение, которого он никак не предвидел и, более того, даже не считал возможным – в наше время и здесь. Напротив, он всегда был уверен, что наш мир слишком холоден для таких вещей.
Оркестр и хор почти без паузы перешли к «Вести ангельской внемли», а потом к «Пошли вам Бог радости, господа». Целая серия английских хоралов, один вдохновеннее другого. Музыка обладала ликующей силой, и ее дух, казалось, овладел всеми присутствующими.
Когда в исполнении одинокого сопрано зазвучало «О Святая ночь», многие прослезились. Столь могучей властью обладал голос певицы и столь красивой была песня, что на глаза Ройбена тоже навернулись слезы. Сюзи прижалась к пастору Джордж, а та крепко обняла девочку. Рядом с ними стоял Джим.
Подошел Стюарт. Он стоял рядом с Ройбеном и, когда оркестр перешел к торжественной и строгой мелодии «Придите верные» и к восторженному звучанию струнных и тремоло валторн присоединился хор, тоже запел.
Затем наступило молчание, нарушаемое лишь хрустом бумажных подсвечников в неосторожных руках да редкие покашливания и чихания, которые всегда можно слышать в переполненных церквях.
Голос с сильным немецким акцентом произнес в микрофон:
– А теперь я с удовольствием передаю дирижерскую палочку нашему хозяину Феликсу Нидеку.
Феликс взял палочку и поднял ее над головой.
Как только прозвучали первые ноты знаменитого хора «Аллилуйя», написанного Генделем, все, кому в просторном павильоне достались сидячие места, начали вставать. Даже те, кто вроде бы стеснялся поначалу этого порыва, глядя на окружающих, тоже поднялись на ноги. Тетя Джози с помощью сиделки выбралась из своего кресла.
Когда хор в первый раз возгласил «аллилуйя», это прозвучало как трубный глас, а голоса вздымались все выше и выше, потом уходили в низы и снова поднимались ввысь, вознося вместе с оркестром, властно вступавшим в паузах хора, несравненный торжественный гимн.
Пели все вокруг Ройбена; кто-то точно повторял слова и даже более-менее попадал в ноты, кто-то просто мычал себе под нос. Над толпой реяло: «Будет царствовать во веки веков!»
Ройбен решил пройти вперед. Он проталкивался все ближе и ближе в ту сторону, откуда исходили берущие за душу звуки, пока не оказался между оркестром и хором рядом с Феликсом, который энергично дирижировал правой рукой, держа палочку в левой.
«Царь царей и Господь господствующих».
Неистовство музыки все больше и больше нарастало, стремясь к неизбежной кульминации, и в конце концов загремело могучее «А-ли-луй-я-а-а!».
Феликс уронил руки по швам и склонил голову.
Павильон взорвался аплодисментами. Гости стали выкрикивать благодарности, выражать свой восторг, и через несколько секунд эти возгласы слились в веселый шум.