Вскоре после «старого Нового Года» Петренко вызвал к себе новый начальник политического отдела подполковник Шестов. Звали его Владимир Ильич, и, само собой, он немедленно получил в соединении прозвище «Ильич». Подполковник Елавский к этому времени уже заменился в Союз, и с тех пор вопрос о «моральном облике» старшего лейтенанта Петренко больше не всплывал.
— Александр Николаевич! — начал начпо, пристально уставившись в лицо замполита и судорожно подмигивая. После контузии, полученной в первые же дни службы в Афгане, у подполковника появились серьезные проблемы с мимикой. — Я изучил ваше личное дело и обнаружил в нем немало любопытных моментов. Вы ничего не хотите мне сообщить?
— А что бы вы хотели услышать, Владимир Ильич? — нахально полюбопытствовал Александр. — Что я сожительствую со старшей сестрой хирургического отделения нашего госпиталя по фамилии Макарова и первой красавицей Южного Афганистана? Это чистая правда — я действительно живу с ней уже около полугода. Эта женщина вернула меня в строй после ранений, я, можно сказать, обязан ей жизнью и душевным здоровьем… Я ответил на ваш вопрос, товарищ подполковник? — спросил он несколько удивленного собеседника. — Вообще-то эта ситуация ни для кого не секрет, о ней известно даже в политуправлении Туркестанского военного округа.
Тут Хантер слегка блефовал, но доля истины все же присутствовала в его словах: в конце концов, полковник Худайбердыев действительно был в курсе.
— Мне, Александр Николаевич, и о твоих связях в округе тоже кое-что известно, — перешел на «ты» начальник политотдела. — Елавский мне многое рассказал о тебе перед заменой, поэтому я и не хотел до поры до времени касаться этого вопроса. Но он, как говорится, назрел сам собой: вот, взгляни! — Подполковник подвинул к замполиту через стол солидных размеров конверт, густо заляпанный всевозможными штампами и штемпелями. — Ознакомься внимательно, а я пока перекурю.
Начпо явно нервничал — когда он прикуривал, спичка плясала у него в сухих пальцах, а сигарета дважды гасла.
Александр осторожно, словно тот мог быть заминирован, приоткрыл клапан конверта. И тут же лицо его вспыхнуло, как от пощечины. Он даже физически ощутил боль. Сверху лежало письмо жены, Ядвиги, адресованное начальнику политотдела. В нем говорилось, что она, такая-то и такая-то, получила сообщение от неизвестного ей лица о том, что старший лейтенант Петренко А. Н., проходящий службу в составе ОКСВА, ее законный муж и отец ее ребенка, вместо того чтобы честно исполнять свой интернациональный долг, открыто сожительствует со старшей медицинской сестрой хирургического отделения Южного госпиталя, служащей Советской Армии Макаровой Г. С. Далее Ядвига заявляла, что не доверяет автору послания и препровождает оригинал полученного ею письма в политотдел бригады, чтобы там разобрались в ситуации.
В тоне этого как бы официального письма сквозила растерянность. Но главные чудеса начались, когда Петренко ознакомился с первоисточником. Донос написан аккуратным почерком человека, привыкшего к бумажной работе. Это чувствовалось сразу — слог письма был казенным настолько, что сразу становилось ясно — автор постоянно имеет дело с так называемыми «формализованными документами». Внизу стояла подпись, свидетельствовавшая, что написано письмо не кем иным, как… майором Чунихиным. То есть Эстонцем, который сделать это никак не мог, поскольку уже два месяца покоился в могиле на окраине Рязани.
«Ну и дела! — пробормотал Хантер, смахивая капли пота со лба. — Ты уж прости меня, Эстонец, за то, что плохо думал о тебе…»
Почерк, однако, показался ему знакомым. Через руки замполита чуть ли не каждый день проходили документы, написанные именно этой рукой. «Начштаба батальона, Шурыгин!» — вспыхнула догадка. Но почему он решился писать сам? Вероятно, понадеялся, что Ядвига не перешлет оригинал письма в бригаду, а пока будет длиться разбирательство, его уже тут не будет. И действительно — в конце зимы капитан Шурыгин, он же Шурин, должен убыть в Калининград.
— Благодарю, товарищ подполковник! — Хантер брезгливо отодвинул конверт и поднялся. — Сигнал принят, теперь мне окончательно ясно, как действовать. Обязуюсь разрешить все эти проблемы мирным путем, без кровопролития и мордобоя. Разрешите идти?
— Стой! Ишь, какой резвый! — осадил начпо. — Может, стоит тебе в календарный отпуск сходить, домой смотаться? — Щека подполковника снова задергалась. — Ты в Афгане уж полный год, сорок пять суток отпускных будут кстати. Успокоишь жену и дочку, родителей проведаешь, вернешься с новыми силами…
— Владимир Ильич! — извернулся Александр. — Зима же в Союзе! Метели-вьюги, мороз аномальный — вон, в новостях передают. Какой там отпуск? Уж лучше я лета дождусь. К тому же я в прошлом году уже был в отпуске по ранению!
— Ну да, — усмехнулся начпо. — И как это я сразу не сообразил? Зачем тебе отпуск, если тебе и здесь неплохо — семейный очаг, замечательная женщина рядом… Но должен тебя предупредить: раз так, в ближайшем будущем об отпуске и не мечтай. Я дважды не предлагаю.
— Ясно, товарищ подполковник! — обрадовался Петренко, поднимаясь. — Разрешите идти?
— Иди уже. — Подполковник проводил подчиненного своим странноватым взглядом, а когда тот уже стоял на пороге, добавил: — А с бабами своими, Александр Николаевич, надо, как говорил Глеб Жеглов, разбираться своевременно!..
Тайфун, все еще слабый после тяжелой болезни, уже вернулся в бригаду и вел, как он выражался, «осторожный образ жизни» — не пил, не курил, по своим делам выезжал осмотрительно, с охраной и только «по-светлому». Выглядел он неважнецки — исхудавший, издерганный, весь словно высосанный «афганским букетом».
Хантер, в ярости ворвавшийся в кабинет, торопливо изложил майору суть разговора с начальником политотдела, а заодно и свое видение проблемы и путей ее разрешения. Замысловатостью они не отличались: первым делом он намеревался на ближайшем боевом выходе попросту «завалить» Шурина, списав все на злых «духов».
— Ты вроде бы остепенился с Галиным приездом, — с усмешкой заметил Чабаненко. — А тут снова-здорово — тот же «коктейль Молотова»! Ну зачем, спрашивается, тебе руки пачкать об эту тварь, когда существует уйма способов и средств сделать так, чтобы Шурыгин всю свою жизнь с ужасом вспоминал твое имя, да еще и внукам завещал с тобой не связываться? У него скоро замена, говоришь? — прищурился майор. — Тогда сделаем так: ты разрабатываешь свой план мероприятий, а я — свой, после чего сводим их воедино. Кодовое название — «СМ-2», или «Страшная месть-2»!
— По Гоголю? — улыбнулся Хантер, припомнив жуткие сцены с мертвецами на песчаных днепровских отмелях в обманчивом лунном свете, мастерски описанные великим мистиком.
— Именно, Шекор! — кивнул полтавчанин. — Итак: как только из Союза прибудет заменщик Шурина, встречаемся и излагаем каждый свой вариант. Чей окажется удачнее, тот и воплощаем, чтобы у пакостника навек отшибло желание играть в эти игры. И остановить его следует именно здесь, потому что, оказавшись в Союзе, он может продолжить свои забавы, а там нам его не достать.
Несколько успокоившись после беседы с Тайфуном, Хантер явился в расположение батальона. Первым делом он доложил комбату о вызове в политотдел. Избежать этого было нельзя, поскольку информация о причине уже могла поступить к нему от Ильича. Майор Иванов и в самом деле оказался в курсе, а заодно выяснилось, что Сашкина ситуация уже обсуждалась в узком кругу в составе комбрига, начпо и комбата. Причем комбриг сразу же решительно устранился, заявив, что все это — личное дело Петренко, ему и решать.