Наконец она приходит, минут на двадцать позднее условленного времени. Всматривается в толпу, я машу ей рукой. Хоть она и предупреждена, что теперь я – футболист, тем не менее испуганно вздрагивает. Но подходит.
– Ну хорошо, – произносит она, присаживаясь, – пока мы еще не начали, дай-ка сюда свой мобильник.
Должно быть, вид у меня слегка удивленный, потому что она, сжалившись, добавляет:
– Хочу просмотреть все номера, на которые ты звонил на прошлой неделе, и номер каждого входящего звонка. Если все это не чей-то грандиозный розыгрыш, тебе нечего скрывать.
Я отдаю ей телефон Джеймса, с которым она умеет обращаться лучше, чем я.
Несколько минут она изучает содержимое сим-карты и, видимо, остается вполне довольна результатом.
– Ну а теперь – контрольный тест, – говорит она, возвращая телефон. – Первый вопрос: что на мне было надето в тот день, когда Джастин возил меня на берег океана?
Я стараюсь представить, как она выглядела. Стараюсь вытащить из памяти детали, подобные этой. Но они уже улетучились из моей головы. Я помню ее, а не то, как она была одета.
– Не имею понятия, – отвечаю я. – А ты помнишь, что было на Джастине?
Она на секунду задумывается:
– Один – ноль в твою пользу. Мы занимались сексом?
Я отрицательно качаю головой:
– У нас было ваше «секс-одеяло», но мы на нем ничем таким не занимались. Мы просто целовались. И нам этого было достаточно.
– А что я сказала, выходя из машины?
– Что это счастливая нота.
– Правильно. Так, теперь – быстро: как зовут подружку Стива?
– Стефани.
– А когда закончилась вечеринка?
– В четверть двенадцатого.
– А когда ты был в теле той девушки, которую я таскала с собой на все занятия, что было в той записке, которую ты мне передал?
– Что-то вроде «а здесь у вас точно такое же занудство, как и в той школе, куда я хожу сейчас».
– И какие пуговицы были в тот день на твоем рюкзачке?
– Котята-аниме.
– Ну, в общем, одно из двух: или ты выдающийся лжец, или каждый день меняешь тела. Не знаю, что и выбрать.
– Могу подсказать: выбирай второй вариант.
За спиной Рианнон я вижу женщину; она как-то странно на нас поглядывает. Подслушала наш разговор?
– Давай выйдем отсюда, – шепотом говорю я. – Кажется, у нас появилась аудитория.
Рианнон скептически смотрит на меня:
– Вот стал бы ты снова той миниатюрной девицей из группы поддержки, я бы еще подумала, а так… взгляни на себя: не знаю, вполне ли ты понимаешь, на кого сейчас похож, – с виду ты настоящий громила. А в моих ушах отчетливо звучит голос матери: «Никаких темных переулков».
Я показываю за окно, на скамейку у дороги.
– Вон там совершенно открытое место, и подслушивать некому.
– Прекрасно; тогда идем.
Пока мы пробираемся к выходу, я оглядываюсь на женщину, которая подслушивала: она выглядит разочарованной. Мне бросается в глаза, как много было вокруг людей с раскрытыми ноутбуками; остается только надеяться, что никто из них не делал записей.
Мы подходим к скамейке, и Рианнон ждет, пока я сяду первым: хочет сама установить расстояние между нами, когда сядет рядом. Это мелочь, но очень существенная.
– Так ты говоришь, что ты такой с самого рождения?
– Да. Не припоминаю, чтобы когда-нибудь было по-другому.
– Ну а как это все происходило? Не сбивало с толку?
– Думаю, что я привык. Поначалу, уверен, я воображал, что так живут все. Я имею в виду вот что: если ты младенец, тебе на самом деле все равно, кто о тебе заботится (пока заботятся, конечно). Когда я был маленьким ребенком, то думал, что это все какая-то игра, и мое сознание научилось получать доступ к информации – ну, понимаешь, я мог считывать информацию из памяти людей, тела которых занимал, – естественным путем. Поэтому я всегда знал, как меня зовут и где я нахожусь. И только в возрасте шести-семи лет я начал понимать, что я не такой, как все. А дожив до девяти или – не помню – десяти лет, впервые захотел все это прекратить.
– На самом деле захотел?
– Ну конечно! Только представь: тебя гложет тоска по родине, а ты не имеешь ни малейшего представления, где родился. Вот на что это было похоже. Я хотел, чтобы у меня были друзья, мама, папа, собака, но я не мог удержать их дольше одного дня. Было очень горько. Со временем я с этим смирился. Я осознал, что это моя жизнь, что я так живу и с этим ничего нельзя поделать. Я не мог бороться с течением и поэтому решил просто плыть по нему.
– Сколько раз ты уже все это рассказывал?
– Ни разу, никому, клянусь. Ты первая, кому я открылся.
Услышав эти слова, она должна была бы почувствовать себя особенной (для того и было сказано), но получается совсем по-другому – она разволновалась.
– У тебя должны быть родители, так? То есть – у всех ведь есть родители.
Я пожимаю плечами:
– Не имею никакого представления, есть ли они, нет ли, – думаю, могли быть. Но похоже, спросить-то мне некого. Я еще не встречал никого, похожего на меня. Никого, кого бы я опознал наверняка.
Судя по выражению ее лица, она считает, что я рассказываю очень печальные вещи. Не знаю, как ей доказать, что на самом деле все не так уж плохо.
– Мой мир будто состоит из разных картинок, которые все время меняются, – начинаю я… и умолкаю, не зная, как продолжить свою мысль.
– Продолжай, – просит она.
– В общем, я понимаю: может показаться, что моя жизнь ужасна, но я уже успел узнать так много всего! Согласись, трудно получить полное представление о жизни, когда видишь ее глазами только одного человека. Ты остаешься привязанным к той действительности, в которой существует твое тело. Но когда это тело меняется каждый день, ты начинаешь лучше ощущать то общее, что объединяет мир. Это проявляется и в самых банальных вещах. Ты узнаешь, что вкус вишни разные люди воспринимают по-разному. Голубой цвет, например, они тоже видят по-разному. Ты выучиваешь все варианты странных ритуалов, с помощью которых парни неосознанно пытаются выразить свои чувства к девчонкам, когда влюбляются. Узнаешь, что если мама или папа читают тебе на ночь сказки, то это верный признак того, что они хорошие родители: ведь у тебя было так много других мам и пап, которым не хватало на это времени! Видя мир под таким количеством разных углов, ты лучше понимаешь, насколько он многомерен.
– Но ты никогда не увидишь все эти вещи в развитии, разве не так? – спрашивает Рианнон. – Я совсем не собираюсь с ходу отметать то, о чем ты сейчас говорил; мне кажется, я уловила твою мысль. Но у тебя ведь никогда не было друга, с которым ты виделся каждый день на протяжении десятка лет. Не видел, чем может обернуться со временем родительская любовь. И твои отношения никогда не длились дольше одного дня, не говоря уж о сроке в год с лишним.