Ох, Храм Благолепия… Храм хотел участвовать во всем: он предписывал условия, при котором тот или иной мужчина мог брать в жены ту или иную женщину; он устанавливал последовательность приема пищи; он наложил запреты на чтение книг, ваяние скульптур, написание картин; при каждом ремесленном цехе — шерстяников, кожевенников, ювелиров, гончаров, кузнецов, иных — состоял Смотритель, жрец Храма, который наблюдал за работой вверенного ему ремесленного сообщества. И не дай боги, если он замечал, что цеховые мастера хотят произвести какие-то изменения в рабочем процессе!.. Многие законы и вовсе непонятны Барлару. Например, никак он не мог взять в толк: если Храм так уж любит порядок, отчего он установил День почитания пятирукого Маммеса, покровителя воров? Все, что украдено в этот день, искать нельзя. Не считая, конечно, храмового имущества. Такие законы вводил Храм. Нельзя сказать, что закон Дня пятирукого Маммеса не нравился Барлару. Да все воры Ланкарнака только и ждали, пока жрецы объявят новый День Маммеса. Сам же день определялся жрецами Благолепия, они вычисляли его по каким-то своим, одному Ааааму ведомым причинам. Хи-и-и-итрые жрецы! Наверняка имеют свою долю в украденном в День пятирукого Маммеса. Это сам Барка, старый вор, говорит.
Еще говорят, что у них, в Арламдоре, Храм еще терпим. Вот в Верхних землях, в тучной и изнеженной Ганахиде, там храмовники повсюду, и до всего им есть дело. Конечно — сам Сын Неба, Верховный предстоятель, главенствующий над всеми Стерегущими Скверну, живет там. Наверное, он-то спуску не дает. Хотя ганахидеяне, это уж все знают, и так как сыр в масле катаются… Хорошо жить в Ганахиде! Сыто, чистенько, тепло, и думать ни о чем не надо: обо всем за тебя подумает Храм, да проследит, чтобы ты жил в довольстве и по закону Чистоты… А что? Вот старый Миттль, говорят, был в холодной Беллоне. Тамошние дворяне, аэрги, которых много на военной службе и в Арламдоре тоже, очень кичатся своими свободами. А зачем такая свобода, когда холод собачий и птицы на лету дохнут от мороза? Старый Миттль говорит, что лучше жить рабом у теплой печки, чем шляться так называемым свободным человеком по льдистым, мглистым, неприютным пустыням Беллоны!..
Мысли текли… при этом Барлар вполслуха внимал глашатаю, а его зоркие глаза не выпускали из виду кошелек под одеждой человека в синей робе.
— …в связи с праздником Глосса, Желтого Небесного Паука, всемилостивейший владыка ланкарнакского Храма, Стерегущий Скверну, объявляет всепрощение и амнистию всем сидящим в тюрьме из числа тех, кто не прикасался своей грязной лапой к устоям Благолепия, а совершил мелкие правонарушения…
Барлар вздохнул. Человек в синей робе, перестав слушать глашатая Храма, решительным шагом направился к конному ряду, где торговали не только лошадьми, как это следует из названия, но и седлами и сбруей. Это означало, что Барлару не удастся его «обработать».
— …будут выпущены на свободу завтра, в день…
Воришка в сердцах сплюнул сквозь щель в передних зубах и тотчас же поспешил ретироваться, потому что попал на башмак какому-то важному пузатому господину. Впрочем, брюхо господина мешало ему разглядеть свой оплеванный башмак, но мало ли!.. Уж больно у него свирепый вид. И вообще… Отойдя в сторону, Барлар снова завздыхал совсем не по-детски. Амнистия! Амнистия, амнистия всем, «кто не прикасался своей грязной лапой к устоям Благолепия, а совершил мелкие правонарушения». Это значит, что выпустят всех воров, грабителей, даже убийц. С точки зрения братьев Ревнителей убийство какого-нибудь горожанина, возвращавшегося домой не совсем удачной (с точки зрения безопасности) улочкой, — деяние куда менее греховное, нежели… ну, скажем, пьяное декламирование запрещенных стихов или распевание гимнов в какой-нибудь маргинальной таверне, набитой сизоносыми бандитами и наглыми проститутками.
Барлар тоскливо сморщил нос: амнистия означала только то, что вскоре по Ланкарнаку снова будет разгуливать его старший братец Камак, тупоголовое быдло, дикий зверь… словом, в высшей степени приятная особа. Камака упрятали в тюремный подвал за довольно невинное деяние: вооруженный грабеж, отягощенный двойным убийством и каннибализмом. Вот такой милый братец. Правда, на суде выяснилось, что убитый (и наполовину съеденный) торговец пряностями ввез в Ланкарнак приправу аж из Эларкура, Дна миров, и была та приправа запрещена к употреблению в светских домах. Эта пряность могла применяться только в храмовой рецептуре, при приготовлении ритуальных блюд. Таким образом, жертва мерзавца Камака и шайки его головорезов оказалась нарушителем Благолепия, и на убийцу и людоеда стали смотреть куда благосклоннее. Присудили не такой уж и длительный срок заключения. А теперь вот наверняка выпустят… Эх! Закон, закон! Извилисты твои тропы!
Барлар насторожился. Было отчего… Ох! Мимо, пошатываясь, прошел здоровенный пьяный плотник из Лабо, пригорода Ланкарнака, известного своими притонами. Плотник этот славился запоями, силищей и отвратительным характером, особенно ежели выпьет. Кроме того, в свое время он получил удар по башке, отчего стал немного придурковат. В моменты приступов он нес такую чушь, что какая-то светлая голова объявила его пророком и блаженным. Собственно, несмотря на всякое отсутствие образования, негодяй имел хорошо подвешенный язык и дар убеждения (иногда с применением физического воздействия и подручных средств). В доказательство своей «пророческой» сущности бывший плотник иногда брался предсказывать. Так, он сказал одному из своих приятелей, что тот умрет от удара ножом в правый бок, и так и вышло. Хотя, как передавали шепотом, удар этот нанес сам «блаженный», чтобы подогнать цепь событий под свое «пророчество».
Так или иначе, но предсказание сбылось, и новоиспеченного пророка зауважали. Его остерегались и побаивались.
Увидев Барлара, прислонившегося к столбу, он хитро, заговорщицки подмигнул, а потом хрипнул:
— А ну, босяк, па-а-астаранись! Расплодилось вас тут… проходу нет ч-чесцюмуч-человеку!.. Э-э… Барлар? Ага, ты! Это ты, кажется, ученик старого пройдохи, хромого Барки? Воруешь, с-сабака? Поди уж украл! А вот дай мне пару медяков… а то трактирщик Бонк, раздери его Илдыз… выпивки в долг уже не отпускает! Н-ну… щенок… что т-там у тебя?..
Он навис над Барларом, дыша жуткой смесью запахов гнилых зубов, винного перегара и еще какой-то мерзости, кажется, тертой забродившей брюквы, которой закусывали пойло трактирщика Бонка вот такие пьяницы. Плотник не был красавцем даже по меркам пригорода Лабо. Грязная, перемазанная опилками блуза из грубой ткани была прорвана на рукаве, мешковатые штаны повисли на мясистых бедрах, во рту не хватало как минимум половины зубов, разноцветные глаза смотрели в разные стороны. Неудивительно, что Барлар попытался проигнорировать душевную просьбу плотника-пророка и выскользнуть, но плотник оказался цепкой скотиной. Он схватил Барлара за горло и стал трясти, приговаривая, что немедленно сдаст его страже, если Барлар не поделится наворованным.
— Ну хорошо, — выговорил мальчишка, — я дам… Только пусти шею, больно… У меня монеты в подкладке, дай достать…
Плотник поморгал недоверчиво, но хватку ослабил.
— Вот здесь… а-а-а!