Только все равно ведь холодно, вместо окон и дверей зияли темной пустотой прямоугольники. Соболь даже невольно представил, какие там, внутри, гуляют сквозняки. Поежился, словно самого протянуло.
– Что? – одними губами спросил Иван.
Вместо ответа Павел качнул головой, проводил взглядом исчезнувшего за углом часового, затем молча ткнул себя пальцем в грудь, показал на здание, сделал круговое движение кистью. Язык жестов не был универсальным. Каждая группа разрабатывает знаки под себя и для себя, не всякий посторонний при всей их простоте способен их расшифровать. Описания подобной грамматики нет ни в одном учебнике. Но зачем он нужен, если Соболь и Борщевский осваивали ее на практике – за линией фронта. Поэтому Иван понимающе кивнул, чуть дернул головой вверх, обозначая вопрос. Павел вытащил из-за голенища финку. Борщевского это вполне удовлетворило, теперь пришел его черед жестами рассказывать о своем плане. Получив одобрение, повел плечом.
Ремень автомата скользнул вниз.
Иван перехватил оружие.
Разведчики снова замерли, дожидаясь, когда же часовой появится в поле их зрения снова.
Еще раньше, когда тот, справив нужду, скрылся из виду за углом, Соболь зафиксировал время на циферблате часов. В войну зрение обоих привыкало к темноте быстро, освоилось и сейчас, даже не пришлось подносить ближе к глазам часы – трофейные, скромные, подарок соседа по койке в госпитале. Тот ушел тихо, спокойно, не проснулся после операции. Словно предчувствуя смерть, вечером без лишних предисловий протянул их Павлу: «Сохрани, лейтенант, если что».
Часовой обогнул периметр здания за двенадцать минут. Видно, ходил прогулочным шагом, неспешно. Когда фигура вновь скрылась за углом, Соболь дал отмашку.
Пригнувшись, Борщевский скользнул вглубь сумерек.
Слившись с темнотой, Павел лишний раз проверил, чтобы закрепленный за спиной ППШ не сковывал движений, стиснул в кулаке рукоять ножа. А затем, выбрав для себя кратчайшую траекторию, несколькими широкими прыжками преодолел расстояние от своего укрытия до стены особняка. Налетев на нее, прижался плечом, убедился: дышит ровно, действует уверенно, окончательно представив себя на той стороне, где повсюду враги, а сам он выполняет боевое задание, от успеха которого зависит исход если не всей войны, но одного короткого ее отрезка – так уж точно.
Оконный проем, из которого тянуло дымом, теперь был слева от него.
Прислушавшись, Павел уловил негромкий гул мужских голосов. О чем говорили, Соболя не интересовало. Он старался сейчас загнать подальше несвоевременные мысли о том, что там, внутри, на этот раз не фашисты. Обычные советские парни, встретив которых в городе средь бела дня, даже не допустишь мысли: вот идет враг. Понимая – с таким настроением вообще не стоило браться за подобное дело, Соболь легонько махнул свободной левой рукой перед собой, словно отгоняя ненужные думы, как тонкую паутинку в бабье лето. Затем сделал полшага вперед, подался, не устояв перед искушением заглянуть.
Он увидел то, что ожидал: темные фигуры, сгрудившиеся вокруг металлической бочки. В ней горел костер. Павел попытался пересчитать их, но путали тени, отбрасываемые на стену. В конце концов, подумал он, если часовой один и версии Гонты верны, внутри остается шестеро. Допустим, бандитов со временем и стало больше. Но вряд ли намного. Даже допущение, что против них не шестеро, а, скажем, восемь или даже девять бойцов, не могло принципиально повлиять на успех простого плана, над которым им с Иваном даже не пришлось долго ломать головы. Все решили те же молчаливые жесты.
Они не ошиблись в расчетах. Соболю хватило было короткого взгляда, чтобы убедиться: на противоположной стороне большого зала также есть окно. Значит, план сработает, и завершить операцию можно очень быстро. При удачном раскладе – за несколько секунд, если пойдет сбой – несколько минут. Пусть на стороне противника численное преимущество – главным оружием опытных бойцов по-прежнему оставалась внезапность.
Двенадцать минут.
Хотя нет: уже одиннадцать. Хватит для того, чтобы Борщевский обогнул здание с другой стороны, дождался и пропустил часового. А затем – подобрался к противоположному окну, занял позицию у проема.
Нагнувшись, Соболь нырнул под окном, подкрался к углу, замер, превратившись в слух. Даже задержал дыхание, ожидая, когда услышит звуки шагов часового. Вскоре услышал: тот топал, громко сопел и покрякивал, видимо, не замечая за собой всего этого. Рука крепче сжала нож. Сомнения Павла больше не терзали – приближался враг.
Выступив из-за угла, часовой, вблизи – не слишком крепкий, хотя достаточно рослый мужчина с автоматом, не сразу заметил прижавшегося к стене противника. Соболь дал ему возможность увидеть себя, убедился – реакции никакой, скорее изумление, чем готовность мгновенно реагировать, поэтому, распрямившись пружиной, метнулся навстречу.
Сейчас тело действовало само по себе, мозг отключился. Он уложился в одно движение: атакуя не прямо, а зайдя сбоку, Соболь одновременно ударил, перехватил падающее тело за шею левой рукой, быстро и крепко пережимая горло, правой пробил лезвием финки грудь, метя точно в сердце. Предсмертный хрип заглушило сдавленное горло, тело моментально обмякло. Чуть попятившись, Павел мягко опустил его на влажную землю, выдернул финку, вытер о телогрейку часового, сунул обратно за голенище.
Один есть.
Дыхание по-прежнему оставалось ровным. Вновь скользнув взглядом по циферблату, Соболь подкрался к окну. Теперь уже тянуть время не стоило, обратный отсчет шел неумолимо.
Достав из кармана гранату, он плавно отогнул усики чеки, потянул кольцо и, встав напротив оконного проема, прицельно метнул ребристое яйцо внутрь, прямо в центр большой комнаты. Рвануло, когда Павел отошел в сторону, снимая в движении автомат. Сразу после взрыва лесная тишина наполнилась криками, но через несколько секунд прогремел еще один взрыв – это Борщевский кинул свою гранату с противоположной стороны.
Теперь пора.
Держа автомат наперевес, Павел появился в оконном проеме, поливая свинцом перед собой. Из окна напротив отозвался автомат Борщевского. Зал на первом этаже бывшего особняка, предназначенный то ли для приемов, то ли для уездных балов, отлично простреливался с двух сторон. Уцелеть под перекрестным огнем, да еще после короткой бомбовой атаки, тем, кто засел внутри, было практически невозможно.
Однако где-то разведчики просчитались – темнота огрызнулась в ответ.
Со своего места Соболь видел перевернутую бочку, в которой все еще не погас огонь. При его тусклом свете по залу металось несколько теней: видать, гранаты достали не всех. Снова ударили три одиночных выстрела. Один получился почти прицельным – пуля просвистела в нескольких миллиметрах от лица Павла. Он ушел с линии огня, поменял позицию, дал очередь в ответ.
– ПАША, УХОДЯТ! – ворвался в звуки ночного боя рев Борщевского, и в следующий миг Иван уже запрыгивал внутрь со своей стороны.