— Достоин жизни быть лишен! — После смягчили:
— Прегрешения свои он не к злости совершил, а по недознанию. Оттого чина лишить, от корпуса отрешить, поставить в строй рядовым. За утрату имущества казенного взыскать по полной! — Петр утвердил.
Хуже с солдатами поступили. Кто в спину имел ранение — повесили.
Шведам тоже досталось. Одних раненых тысяча с лишним. Старый Ион Стольхаммер сына лишился. Как узнал, что в ногу его ранили, забрал к себе в полк. Лекари пользовали его надлежаще, только на поправку пошел, как случилась с ним горячка и понос ужасный. Долго не мучался. Отошел в мир иной семнадцатилетний Юхан Адольф 20 июля.
Написал старый солдат жене слова пророческие:
— Господь возлюбил нашего сына, оттого и поторопил его прочь от сугубого зла, которое нас теперь ожидает. Конечно, много храбрых шведов направляется сейчас в Россию, но только Бог и удача решат, кто выберется оттуда.
Карл дошел до Могилева и остановился в ожидании Левенгаупта. Тот пребывал в некотором смущении. Он понимал, что ему нужно соединиться с королем, но где это должно произойти, Карл не сказал. Генерал знал, что король не любит распространяться о своих планах. Но не до такой же степени. Это больше походило на русских. «Поди туда не знаю куда!» в холодной шведской голове не укладывалось.
Восемь тысяч нагруженных доверху повозок тащилось в его обозе. Шестнадцать тысяч солдат и шестнадцать орудий предназначались для охраны.
Почему Карл не дождался Левенгаупта? Этот вопрос до сих пору мучает историков. Одни видят причину в медлительности шведского генерала, другие в горячности короля. Конечно, Левенгаупт двигался очень осторожно и неторопливо. Он имел уже опыт боев с русскими и давно не относился к ним с высокомерной презрительностью. Генерал понимал насколько важен его обоз для каролинской армии и насколько важно для русских не допустить их соединения.
Нет, Карл подчинился обстоятельствам и, впервые, пожалуй, прислушался к голосу разума. Могилев и его окрестности были давно разорены, армия голодала, впереди лежала Московия. Карлу известен был приказ Петра:
— …хлеб стоячий на поле и в гумнах жечь, не жалея, убранный вывозить, при невозможности прятать, мельницы и жернова закопать в землю или утопить, дабы хлеб молоть нечем было, строения и мосты портить, леса зарубать. А ежели кто повезет к неприятелю, хоть и за деньги, будет повешен.
* * *
Полюбила молодая дивчина Матрена своего крестного. Да не кого-нибудь, а гетмана всей Украины Левобережной — Ивана Колединского по прозвищу Мазепа. Того с отцом ее, старым Василием Кочубеем, давняя дружба связывала. Что нашла Матрена в престарелом гетмане сказать ныне сложно. Полсотни лет разница было промежь ними. Явно не гарный хлопец был Мазепа. Что увидела в нем шестнадцатилетняя Матрена — мужчину, силу, власть? Да и тому приглянулась молоденькая дивчина. Взял и посватался Мазепа, не подумав, что девка-то крестная его, презрев запрет старый, и православный, и козацкий.
— Що? Кто свататься? Крестный? То не крестный, то кобель старый, отрыжка ляхова! — сказала старуха Кочубеиха, — Да не бувать тому! Я-те покажу, бисова девка.
Но Матрена была не промах. Сбежала. И к Мазепе. Старуха совсем взбеленилась. Орала истошно на Кочубея старого:
— Для блуда забрал гетман твою кровиночку, а ты и расселся, черт старый. Пиши ему, коль не вернет, царю самому челом бить будем. Нешто управы на своевольного кобеля не сыщем.
Отписал Кочубей гетману. Много слов обидных в том письме было. Но надо отдать должное старику Мазепе. Хоть и не пропускал мимо ни одной юбки, но здесь случай был особый. Захотел по-доброму все решить. Вернул девку родителям. Поклонился ей в пояс на прощание и сказал:
— Не обессудь! Не хочу, чтоб Кочубей со своей жинкой по всему свету разголосили, про тебя, як наложницу мою. А коли б ты здесь жила, то ни я, ни твоя милость не смогли б удержаться, чтоб не жить як муж со своей жинкой законной. Побудь еще в девках, Матрена. По закону хочу, чтоб було усе. По справедливости.
А судье генеральному всего войска левобережного Кочубею сказал:
— О своем горе и печали сердечной зря толкуешь мне. Они в жене твоей злобной и велеречивой, кою удержать не можешь. В блуде упрекаешь? То я не знаю и не понимаю. Разве сам блудишь, когда женку свою слушаешь. Где хвост управляет, там голова в ошибки впадает! — Но расстались зло, не по-хорошему.
Черт ли сладит с бабой вздорной! Заставила таки Кочубеиха мужа написать донос в приказ Преображенский. Дескать, в измене подмечен Мазепа. На польскую сторону готов переметнуться. Полковника Ивана Искру подговорила. Гетманство тому пророчила. Но доносчику первый кнут положен. И сознались оба во лжи напрасно возведенной. Одни домыслы и не более. А потому и на плаху попали.
Плюнул после старый гетман на любовь девичью, понял промах свой, да отдал ее замуж за писаря младшего, за Чуйкевича.
К какому королю хотел уйти Мазепа? К Лещинскому? К Августу? Да оба уже без престола! Один сам отказался, другого шведы посадили, да шляхта польская опять передралась между собой и Лещинского прогнала. Третьего не выбрали на сейме, разошлись. Подождать — кто даст монет звонких больше.
К полякам податься? Соединить Украйну? Чтоб ляхи с евреями измывались? Не простит народ гетману. Не простят и полковники-атаманы правобережные, которым помогал Мазепа по цареву указу. Да гетман мог сабель собрать больше, чем вся шляхта польская.
И текли его мысли каналами темными. Сидел гетман у себя в Батурине и думу тяжкую думал.
— С поляками разберемся. Здесь, главное, Петр. Коли Карлу шведскому пособить, не впуская войска русские на Украйну, то можно соединить левобережную с правым берегом, и самому государем стать. А коли война сюда перекинется, то пожгут москали все, и даже ежели их верх будет, все едино беды на мою голову лягут. Я виновен, как гетман. Оттого царь Петр лишит булавы Мазепу. Вона его любимчик, Меньшиков, как зарится.
Не козак душой был Мазепа. Хоть и прозывался таковым. Чужды ему были обычаи козацкие, оттого и повздорил со старым Кочубеем из-за крестницы своей, когда вдруг в жены ее захотел. В годы молодые духом польским шляхетским пропитался. В Киеве учился, в Варшаве, в Европе, у иезуитов. Латынью владел свободно, немецким, польским само собой. Стихи писал. А Польша, при всех раздорах ее внутренних была страной образованной. И если Италия славилась школами художественными, то Польша не уступала ей в науках технических и литературных. Был знаменитый Краковский университет, не уступавший ни Сорбонне, ни Оксфорду, ни итальянским университетам. Польша была звеном в ожерелье Возрождения, в той золотой цепи поэзии и музыки, живописи и науки, что протянулась через всю Европу. А кроме того, Польша была мостом, по которому широким потоком европейские знания катились сюда в славянский мир, не уступающий ни романскому, ни германскому мощью культуры.
Польские студиозы, ваганты, школяры, запросто, странствовали по всему тогдашнему цивилизованному миру, никто не укорял их за то что они славяне, потому что языком культуры и науки была латынь, а безымянные поляки были католики. Они были частью европейского мира, который ни на секунду ни прежде, ни теперь не может представить, что он не центр вселенной! Может учение Коперника, о том, что не солнце крутиться вокруг Земли, а Земля вокруг Солнца и возникло в Польше, где был несколько иной взгляд на мир, чем, скажем, в Париже или в Риме…