Гамов мог бы попытаться передать Ковригину хотя бы отголосок той выматывающей, серой безнадеги, отчаяния, которому не было конца. Он мог бы рассказать ему о муках голода после того, как кончились запасы. Епанчин, Абу-Керим и Лейна полулежали в креслах, стараясь не делать лишних движений. Силы истощились. Восполнить их нечем. Сам Константин голода не чувствовал по понятным уже причинам, но он знал, что цена за то, что его отрезало от всех человеческих мук — вот от этого голода, от боли,— что она, эта цена, будет огромной. И что лучше бы ему корчиться вместе с остальными.
Глядя, как растет в иллюминаторах крупнейшая планета Солнечной системы, Абу-Керим сказал тогда:
— Ну что же... Я решил вот что. Вы вольны презирать меня за мое решение или недоумевать. Так вот: я не увижу Землю. Мне это не нужно. Понимаете?.. Моя жизнь была большой игрой, и что толку мне жить теперь, когда выиграна самая большая ставка — бессмертие? Или вы еще не поняли, что мои единоверцы УЖЕ чтут меня как никого, как нового пророка, как знамя веры, вынесенное в космос? Я легенда. Зачем же мне возвращаться? Что меня ждет, если я вернусь живым? Суд, пожизненное заключение, имя, вынесенное в заголовки всех мировых газет? Все это слишком мелко после того, ЧТО мы пережили, ЧТО мы узнали. Как я могу подвести миллионы людей и вернуться?
— Ты фанатик,— сказал Гамов тихо и на этот раз без всякой злобы.
— Нет. Просто я человек, который достиг предела желаний. Да, жизнь — это большая игра, а в ней, как во всякой игре, нужно уметь остановиться и не играть дальше. Чтобы не спустить огромный выигрыш. Да. Я останавливаюсь. О, мое тело!.. В конце концов, вы тоже сопричастны легенде!..— вскинув голову, произнес Абу-Керим.— Так что вы можете извлечь свою жизнь из моей смерти. В известном смысле мы будем квиты.
— О чем... о чем это он? — произнесла Лейна слабым голосом.
Мужчины не стали уточнять. И никто не стал делать негодующих ремарок о том, что людоедство омерзительно, а пожирать труп врага было свойственно лишь самым кровожадным дикарям, совершенно не затронутым цивилизацией.
Потом Абу-Керим вытянул из ножен трофейный сардонарский клинок и спокойно, буднично всадил себе в живот. Его губы на мгновение скривились от боли, а потом выпустили несколько слов: «Бисмиллахи рахмани рахим...»
Путешественники молча наблюдали за агонией. Наконец Абу-Керима согнулся и, упав ничком на пол, замер.
Это в самом деле была будничная смерть. В иных обстоятельствах она, быть может, и потрясла бы даже такого закаленного и опытного человека, как капитан Епанчин. Но сейчас уход Абу-Керима настолько вписался в череду смертей, что никто не выказал ни возмущения, ни страха, ни печали.
Все это было. И Константин мог рассказать даже подробности, выпущенные за рамки данного повествования. Но Гамов промолчал, а генерал Ковригин не задавал наводящих вопросов. Он только коротко справился об остальных космонавтах, предположил, что они погибли при взрыве гигантского звездолета, и не получил ответа. Молчание было истолковано как подтверждение худших предположений. Правда, уже в вертолете Гамов сказал:
— А что остальные? Вам лучше знать.
— Нам? В каком смысле?
— Да в прямом! Мы на Земле давно не были. Может, тут что появилось без нас... Достопримечательности, о которых как-то замалчивалось ранее. Ну например, Хансен-сити, названный по имени генерала Хансена, участника Войны за независимость в восемнадцатом веке. Или летний дворец императора Ли Сюна в Пекине, с изображением маленькой рыбы миноги. Храм, построенный на деньги сподвижника царя Михаила боярина Неделина, в честь освобождения Москвы от поляков... Могила шаха Сафрази... А то и гробница царицы Камара... Мало ли! Кстати, Александр Александрович, нас с Леной по прибытии в Москву сразу бы в клинику... И предупредите врачей, чтобы ничему не удивлялись. Эх! Надо было и мне куда-нибудь... подальше. Я бы хорошо смотрелся, скажем, в роли библейского пророка. С моим-то филологическим образованием...
Генерал Ковригин не нашелся что ответить. Наверное, он подумал, что Костя просто бредит от усталости и нервного перенапряжения. Да, собственно, так оно и было...
А сам Гамов знал, что никогда, никогда, даже в том счастливом случае, если земным медикам удастся при помощи всех мыслимых технологий все-таки извлечь гарегга и удалить следы его присутствия в организме,— никогда он не станет прежним. Впрочем, этот вывод и так напрашивается. А вот куда менее очевидным является то, что знание, высвобожденное из уничтоженного в безднах космоса Корабля, не умрет. Оно успело пустить свои ростки здесь, на голубой планете. Хорошо ли это, плохо ли — судить уже не ему, Константину, потому что он сделал шаг по ту сторону добра и зла. Не ему, гареггину и бывшему сардонару, оценивать и анализировать грядущую смену парадигм.
Именно так именуется слом старой модели мира.
Генерал Ковригин поднял руку, указывая пришельцам на вертолет.
— Пора,— сказал он.
Вдали на склоне холма показался милицейский уазик. Все-таки они осмелились сунуться. Не доезжая пары сотен метров, уазик остановился, и из него вылезли двое молоденьких ментов. Гамов вопросительно глянул на генерала Ковригина, а потом сорвал с бедра «плазму» и, почти не целясь, выстрелил.
Плазмоизлучатель был настроен на максимальную мощь поражения, так что уазик разлетелся в ошметки, а один кусочек корпуса, жалкий, оплавленный, дошвырнуло почти до вертолета. Что сталось с людьми, после того как они оказались в точке удара мощного плазменного заряда, было очевидно...
Слитное движение Гамова, которым он сорвал с бедра «плазму» и, вскинув раструб, выстрелил, было настолько стремительным, что едва ли кто успел бы ему помешать. Даже если такая задача и была бы поставлена.
Генерал Ковригин вздрогнул всем телом и, откинувшись назад, заорал:
— Ты-и-и-и?!. Ты что?!. Ты в своем уме?!
— Нет, Александр Александрович,— ответил Константин, глядя на генерала большими светлыми глазами, в которых тот не заметил и тени сожаления,— я давно уже в чужом уме.
— Зачем ты убил?!
— Рефлекс. Там, откуда мы прилетели, человеческая жизнь недорога,— выговорил Гамов и, скрипнув зубами от провернувшейся в боку острой боли, добавил: — В конце концов, этих убитых можно заменить. Другими. Теми, что не видели модуля. Теми, что не будут болтать.
Генерал опять не знал, что ответить. Конечно, позже он сумеет подобрать слова, сумеет принять меры. Но это будет уже неважно для Гамова.
Боль ушла.
Не беда, что она еще вернется, непременно вернется.
Он взял за руку Лейну, закрыл глаза и вслепую шагнул к вертолету.
2
Земля, около 2700 года до P. X. Элькан поднял голову. Его мутило. Он пробормотал:
— Всех! Нужно спасать всех... Грядет. Грядет катастрофа!