Неубедительные возражения Германа остались без последствий. Мы не обязаны заниматься съемками с применением сжатого воздуха. Если уж на то пошло, искусственное освещение тоже не понадобится. И вместе с компрессором на берег отправились тяжеленные аккумуляторы и подводные светильники Германа, груда мексиканских сувениров и предметы личного обихода, которые в таком плавании были ни к чему. Все эти вещи заколотили в ящики и отправили по его домашнему адресу. Такой же чистке подвергся каждый из остальных. Впрочем, ревизоры были достаточно снисходительными, да и сами ревизуемые не брали с собой почти ничего лишнего. Главное разорение началось, когда Юрий взялся за деревянные запасные части. Я чувствовал себя так, словно он меня раздевает догола. Все мы четверо знали, что дерево — наиболее уязвимое звено камышового судна. Рангоут, мостик, но особенно — веретена рулевых весел. Где камыш под нагрузкой гнется, дерево ломается. Тугие, как толстая резина, связки камыша практически невозможно сломать. Иное дело — дерево. Оно не выдерживает поединка со стихиями.
А потому я, как и на «Ра II», взял на борт балки, рангоутное дерево, бруски твердой древесины для сращивания сломанных частей. Теперь Юрий, к удивлению и без того озадаченных новичков, предложил оставить все это. Наши друзья на балям с великой охотой приняли драгоценный дар, под весом которого их суденышко чуть не ушло под воду.
Мне с трудом удалось отстоять длинные гребные весла общим числом двенадцать штук. А также несколько брусков для аварийного ремонта.
Лучше сразу восстановить душевное равновесие, если кто-то уже сейчас начинает тревожиться. И ведь я сам не свободен от беспокойства.
Восемнадцатиметровый «Тигрис» был в полтора раза длиннее, чем «Ра II». Зато в команде одиннадцать человек вместо восьми. И запас воды и провианта рассчитан не на два месяца, как это было на «Ра I» и «Ра II», а на куда более долгий срок. А мнению ученых, как уже говорилось, мы могли противопоставить только слова болотных арабов. Если не считать, что вместо папируса взят камыш берди, вся разница между новой экспедицией и двумя предыдущими сводится к тому, что материал заготовлен в августе, а не в декабре.
Нельзя сказать, чтобы осадка «Тигриса» заметно уменьшилась оттого, что мы сняли несколько сот килограммов груза. Впрочем, надводный борт все равно казался невероятно высоким. Нельзя запросто нагнуться и выловить проплывающую мимо щепку или помыть руки в море; последнее обстоятельство даже раздражало тех из нас, кто в прежних плаваниях привык совершать утренний туалет не прибегая к помощи брезентового ведра.
Тяжелая рея поднялась к топу двуногой мачты, парус расправился, и в нем словно отразилось румяное утреннее светило. Изображенное на парусине красное солнце поднималось из-за ступенчатой пирамиды. Настоящее парило в небе над мглистым морем.
Большие ожидания... Мы рассчитывали на сильный ветер со стороны оставшегося за кормой Ирака. На просторах залива южнее приливпо-отливных низменностей для ветра нет помех. Так где же он?
Странно. Второй день декабря. Обычно всю зиму в заливе господствует устойчивый северный ветер. У нас задумано, если ладья будет держаться на воде, выйти из залива в океан. Желательно с заходом на лежащий чуть ли не прямо на нашем пути Бахрейн. Поскольку шумеры ввозили лес для строительства деревянных судов, ученые полагали, что зимой они с попутными ветрами покидали родные берега, а с грузом возвращались летом, когда ветер менял направление на обратное.
Однако в последние годы погода явно изменила своим привычкам. Как будто стихии решили, что век парусного мореплавания все равно кончился. В самом деле, зимние дожди застигли нас в Садах Эдема на месяц раньше положенного срока. В Фао мы услышали от арабов, что последние два года ветры точно с ума посходили. И вот пожалуйста — словно мы вдруг застряли в экваториальной штилевой полосе.
Оставалось приноравливать курс ладьи к недолгим порывам слабых ветров. Вот где нам пригодился бы какой-нибудь современный Синдбад! Пока мы спускались по реке, я все не терял надежды найти опытного парусника, который согласился бы пойти с нами. Какого-нибудь старожила, знающего мели и течения у здешних берегов. Но такие знатоки исчезли вместе с ветром. Перед выходом из устья мы увидели напоследок у иранского берега целую флотилию ярко раскрашенных старых дау. И на всех них мачта уступила место мотору.
Да, мир шумеров изменился — что на суше, что на море. Пески поглотили шумерские поля и города, засыпали судоходные каналы. Наносы ила нарастили берега, преобразив их очертания. И морские просторы перестали быть ареной для различных парусно-гребных судов. Моторы. Машины. Не завися больше от ветров и рифов, арабы, а также соседи и гости арабов спокойно плавали на своих суденышках среди нефтяных эстакад вдоль побережья, смело пересекали сеть современных торговых путей. Некогда безмятежные воды у берегов Двуречья стали отнюдь не подходящей областью для новичков, пытающихся освоить управление камышовой ладьей.
Нам надо было следить за тем, чтобы не оказаться на дороге у других судов. Надо было поскорей выбираться с огромной акватории, отделяющей Аравийский полуостров от остальной Азии. Будем прижиматься к аравийскому берегу, насколько позволят рифы и мели. В этой полосе мы сможем маневрировать, не опасаясь встречи с непрерывным потоком больших пароходов.
Наши штурманы внимательно изучили карты в поисках наилучшего маршрута подальше от судоходных линий, островов и нефтяных эстакад. Норман предложил курс 135°. Детлефу больше нравился курс 149°. В это время чей-то голос с мачты посоветовал нам сперва как следует осмотреться. Мы послушались. Утренний туман еще не рассеялся, но в бинокль можно было рассмотреть стоящие на якоре суда. Со всех сторон суда! Ведя биноклем слева направо, я насчитал четыре десятка пароходов, потом уперся взглядом в какое-то страшилище: высоченную нефтяную эстакаду с причаленным к ней танкером — и бросил считать. Повсюду впереди торчали мачты; некоторые из них медленно уползали во мглу.
Какой курс ни выбери, нас везде подстерегало беспорядочное скопление больших судов; одни стояли на якоре, другие двигались тихим ходом. Приблизившись, мы увидели, что преобладают сухогрузы. Мало того, что тут происходила загрузка танкеров нефтью, здесь находилась также известная якорная стоянка для многочисленных судов, ожидающих своей очереди идти вверх по реке и разгружаться в портах Ирана и Ирака, вплоть до Басры.
Из мглы возник высокий нос японского танкера. Могучий корпус проплыл совсем рядом с нашей кормой. Я стоял на одном рулевом весле, Юрий — на другом. Из-за слабого ветра ладья плохо слушалась руля, и нам приходилось трудиться вовсю, чтобы не столкнуться даже с неподвижно стоящими судами.
Норман и Детлеф пришли к согласию, что сейчас лучше всего ориентироваться на буй под номером 23. Поглядев в ту сторону, я еле-еле рассмотрел красное пятно в тумане за скоплением кораблей.
Постепенно мы начали разбираться в окружающем хаосе. Танкерный фарватер и заправочная станция теперь были справа от нас. Слева стояли только сухогрузы. Ветер был такой слабенький, что нам понадобилось целых два часа, чтобы миновать пароходы. До большого красного буя оставалось метров сто, и я хорошо видел выведенный черной краской номер «23». Мы решили выждать у этого буя, когда подует ветер посильнее. Вон он, совсем близко. Кстати, минуту назад он был еще ближе... Ветер стих. Нас относило течением. Относило туда, откуда мы пришли. Отлив сменился приливом, и течение стало разворачивать сухогрузы на их длинных якорных цепях. Раньше мы видели левый борт, теперь они повернулись к нам правым бортом. Нос и якорные цепи смотрели в противоположную сторону от берега.