Но вот небо на востоке зарумянилось, земли не видно, и я пошел поднимать Юрия на вахту, хотя на мостике ему сейчас нечего было делать. Он вышел, улыбаясь и поеживаясь от утреннего холодка, одетый так, что хоть в Антарктику, сел этаким медведем у входа в каюту и набил себе трубку, а остальная шестерка уютно устроилась в спальных мешках, предоставив папирусным связкам плыть по собственному разумению. Вероятно, не только я после двадцати четырех часов предельного напряжения был настолько измотан, что сразу уснул, не успев оценить по достоинству ершистый нрав нашей плетеной каюты, которая изо всех сил старалась перескрипеть, перекряхтеть, перетрещать и перевизжать папирус.

Первые сутки на борту «Ра» были позади.

Глава 8 Вдоль берегов Африки до мыса Юби. На птичьем гнезде – в океан

Кукареку! Пахнет свежим сеном. Я в деревне. Да нет, какая деревня – меня куда-то несут на качающихся носилках. Я очнулся в спальном мешке и услышал, как подо мной булькает вода и прямо в ухо шипят волны. Ну конечно. Я на лодке. Я открыл глаза и сквозь щелеватую бамбуковую стенку увидел свинцовые океанские валы. Да ведь я на «Ра»! А сеном пахнет от наших матрасов, набитых марокканской травой.

Кукареку! Опять, это уже не сон, и я метнулся на четвереньках к выходу, проверить – не иначе, рядом берег, сейчас мы в него врежемся. Сколько хватало глаз, были видны только курчавые гребни воли; но вид вперед заслонял изогнутый луком бордовый парус, который увлекал нас по волнам. Из-за паруса доносилось сквозь плеск воды неистовое кудахтанье, а вот опять петух прокукарекал. Все правильно, это наш собственный птичник на носу. Облегченно вздохнув, я в одних трусах вылез из каюты. Ну и холодина. Юрий сидел на мостике закутанный, как эскимос, и что-то писал.

Видимо, мы ушли далеко в море: дул леденящий северный ветер, бурлящие гребни вздымались на высоту 3-4 метров, и даже с верхушки мачты, в какую сторону ни посмотри, был виден только зубчатый стык между океаном и небом.

– Где мы находимся? – спросил Юрий.

– Здесь, – ответил я и поглядел на распростертое тело в каюте, в котором вирусы-микробы яростно отбивались от пилюль.

Один штурман умел пользоваться секстантом. Я умел только дрейфовать на плотах. Черт его знает, где мы находимся. И вообще, сейчас важнее всего надеть свитер и штормовку.

Из тесного прохода между парусом и передней стенкой каюты, заглушая плеск волн и разноголосый скрип, вдруг донесся развеселый свист. Из-за бамбуковой плетенки выглянуло бородатое румяное лицо Карло.

– Кушать подано! Горячий чай каркаде а ля Нефертити и Тутанхамоновы лепешки с медом!

Проснулся Абдулла и растормошил своего африканского соседа Жоржа. Голодная команда окружила Карло, он накрыл на крыше курятника, и мы заняли места, кто на кувшине, кто на мешке с картофелем, кто на бурдюке с водой. Ничего, наведем порядок на палубе и устроимся поуютнее, только бы наладить сперва эти рулевые весла.

– Где мы находимся? – спросил Жорж.

– Здесь, – откликнулся Юрий, идя к больным с двумя кружками горячего каркаде.

– Африка все еще там, – добавил я, очерчивая взмахом руки горизонт слева. – Будут еще вопросы?

– Да, – сказал Жорж. – Интересно, как эти мужики в древности определяли в море свое место без секстанта и компаса?

– Восток и запад они могли найти по солнцу, – объяснил Карло, – а север и юг – по Полярной звезде и Южному кресту.

– А широту они могли определить по углу между горизонтом и Полярной звездой, – добавил я. – На Северном полюсе он равен девяноста градусам, а на экваторе Полярная звезда стоит над самым горизонтом. На шестидесятом градусе северной широты угол между ней и горизонтом – шестьдесят градусов, на тридцать втором – тридцать два. Увидел Полярную звезду – можешь прямо по ней узнать свою широту. Долготу финикийцы, полинезийцы и викинги определяли приблизительно, исходя из скорости и пройденного пути, но тут невидимое течение всегда вносило элемент неопределенности, когда берег скрывался из виду.

У себя в Каире Жорж видел в музее приборы, которыми его соотечественники много тысяч лет назад измеряли угол небесных тел, и он знал, какую роль играли Солнце и Полярная звезда в их астрологических и архитектурных вычислениях. По Солнцу, Луне и наиболее известным созвездиям всегда можно узнать, куда нас несет. К тому же я решил смастерить самоделку, которой можно определять широту без современных навигационных инструментов.

Красный египетский каркаде, похожий на горячий вишневый морс, освежал и бодрил. Рассыпчатые египетские лепешки напоминали плоские сдобы: с медом, без меда – мы в жизни не ели лучшего провианта. Перед началом нового трудового дня мы зашли в каюту пожелать скорейшей поправки нашим прихворнувшим товарищам. Норману было очень худо, однако ни он, ни Сантьяго не вешали носа. Для Сантьяго все осложнялось тем, что из-за влажности воздуха на «Ра», где считанные сантиметры отделяли нас от воды, одежда, спальные мешки и одеяла постоянно были липкими и солеными. Он страдал от потертостей, и малейшее движение причиняло острую боль. В общем, эта двойка задала работу Юрию. И уж наверно им, обреченным на безделье, несладко было лежать и слушать грохот и душераздирающий визг и треск, которым отзывались папирусные связки, когда очередной могучий вал заставлял их сгибаться, извиваться и дергать многочисленные веревки. Порой казалось, что под ящиками Нормана кто-то одновременно разрывает в клочья сто тысяч воскресных выпусков «Нью-Йорк Таймс».

На плетеном полу каюты стояло шестнадцать деревянных ящиков – на каждого члена экипажа по два, да еще в двух ящиках хранилась радиоаппаратура и навигационные инструменты. Папирус изгибался на волнах, как банановая кожура, упругий пол повторял движения связок, и такие же кривые выписывали ящики, сенные матрасы и спина с ягодицами или же плечо и бедро, смотря по тому, какую позу вы изберете. Так и кажется, что лежишь на спине морского змея.

Да и снаружи колебания палубы «Ра» были не менее заметны. Смотришь с кормы вперед и видишь, как желтый фальшборт выгибается согласно с волнами, а если вытянуться так, чтобы разглядеть за парусом высокий заостренный форштевень, видно, что и он то мерно поднимается вверх вместе с носовой палубой, как будто хочет обозреть даль над гребнями, то снова опускается, и только самая верхушка торчит над курятником. Наша «Ра» напоминала морское чудовище, которое плывет, шумно дыша и извиваясь всем своим могучим телом, и шипит, кряхтит, скрежещет, словно хочет криком разогнать все рифы и барьеры на своем пути.

Но всего чуднее было смотреть на двуногую мачту с большим парусом – как будто огромный спинной плавник двигался взад-вперед, послушный мощным мускулам «Ра». То больше метра отделяет ее от каюты, перед которой Карло сложил кухонные ящики, то просвет сузится настолько, что поглядывай, как бы тебе не прищемило ступню полом каюты или мачтовой пятой; ведь мачта, каюта и мостик были привязаны к гибкой палубе веревками и качались независимо друг от друга. А без этого мы и одних суток не продержались бы на воде. Если бы мы не выполнили в точности все древние правила, если бы скрепили мостик гвоздями, сколотили каюту из досок или привязали мачту к папирусу стальным тросом вместо веревок, нас распилили бы, разбили, разорвали в клочья первые же океанские волны. Именно гибкость, податливость всех суставов не давала океану по-настоящему ухватиться за мягкие стебли папируса и сломать их. И все же в первый день я слегка оторопел, когда наш столяр Абдулла, вооружившись метром, показал, как настил мостика то отходит от каюты сантиметров на двадцать, то прижимается к ней так плотно, что можно и без пальца остаться. Словом, пока не освоился, лучше быть начеку и глядеть в оба. Но что станется с нашим бумажным корабликом через неделю-другую, если он уже на второй день проявляет такую расхлябанность на волне?