Отсутствие археологического материала в горах возмещалось фауной, которая являла собой примечательный образец экологического приспособления. Так что без дела мы не сидели, хотя еду на первое время привезли с собой, не надо тратить время на добычу пропитания, и лошадям тоже было где пастись. Да и что тут добавить к нашим припасам? Кокосовые пальмы попадались редко, бананы — еще реже, и далеко не все они плодоносили. Мы нашли несколько огромных манговых деревьев с грушевидными плодами, которые были мельче манго в долине и без такого ярко выраженного хвойного привкуса. Плоды на многочисленных кустах гуаявы напоминали желтые яблочки с начинкой из малины, но лучшие из них раньше нас собрали дикие животные.
Мы наслаждались горным воздухом. И думали о том, что в открытой местности трудно укрыться. Правда, зато и легче заметить приближающихся посетителей.
На третий день мы увидели то, чего опасались: на склоне голого холма показалась кавалькада. Медленно поднявшись на макушку, всадники остановились четкими силуэтами на фоне неба, высмотрели нашу палатку и помчались к нам галопом через саванну.
Доскакали, снова остановились. Поздоровались, не слезая с коней. Лица были отнюдь не приветливые, однако выражали скорее любопытство, чем угрозу. Явно решили проверить, в самом ли деле мы живем в горах или затеяли какую-нибудь каверзу. Скажем, спустились в долину Ханававе в роли агентов Пакеекее. Поначалу угрюмые и недоверчивые, гости явно успокоились после того, как мы показали им банки с тысяченожками, улитками, жуками и бабочками. Они хлестнули своих коней, и мы снова остались одни.
После этого визита мы почувствовали себя спокойнее. И все же старались не отходить далеко от своих лошадей, кроме тех случаев, когда изучали какую— нибудь лощину с совсем уж непроходимыми зарослями. Жеребец по кличке Туивета родился на воле в горах и был покрупнее. Жители Омоа иногда поднимались на плато, чтобы ловить арканом жеребят. Небольшие ростом, но крепкие и норовистые, дикие лошадки обладали врожденным чувством равновесия. Горные тропы нередко следовали вдоль узких полочек над зазубренными скалами или беснующимся далеко внизу прибоем. Невольно у нас щекотало под ложечкой, когда лошадь жалась к самому краю, чтобы пощипать свисающую траву. Роль поводьев выполняла обвязанная вокруг конской морды лубяная веревка, и, когда мы пытались отвернуть от края голову лошади, она принималась дыбиться и взбрыкивать над обрывом. Лучше уж предоставить упрямому четвероногому самому следить за равновесием, хотя бы при этом одна ваша нога болталась над бездной… Мы быстро усвоили, что можно слепо положиться на горных лошадок, они никогда не оступались. Даже в безлунные ночи, когда мы не видели собственных ног, лошади смело ступали по узким полочкам. Только однажды услышали мы рассказ про островитянина, который сорвался в пропасть вместе с конем. Но тропа в тот раз была мокрая и скользкая после сильного дождя.
Да и нам довелось пережить неприятные минуты на скальной полке над долиной Ханававе. Лив шла впереди, я следовал за ней, за мной выступали обе лошади. Вольнолюбивого Туивету, который нес наши вещи, я вел на поводу, а смирная кобыла сама шагала за ним. Местами полка была меньше метра в ширину, и так как мы здесь прежде не бывали, то предпочли идти пешком. В седле нам грозила опасность защемить ногу между конским крупом и отвесной каменной стеной слева, а справа — обрыв до самого дна долины. Прижимаясь к стенке, мы продвигались не спеша и наслаждались великолепным видом. Внезапно впереди показались три дикие лошади. Ни вперед пройти, ни назад податься! Первым шел жеребец, за ним кобыла и курчавый жеребенок. Кобыла с жеребенком повернули и скрылись за поворотом, а жеребец застыл, словно бронзовая статуя, приготовившись защищать свое семейство.
Туивета вскинул голову вверх и вызывающе заржал, потом решил протиснуться мимо нас к противнику. Дикий жеребец принял вызов и медленно пошел ему навстречу. Я попробовал удержать Туивету за повод, но он не обратил никакого внимания на мои жалкие потуги и поднялся на дыбы. Я крикнул Лив, чтобы прижалась к скале, и сам сделал то же самое. В ту же минуту Туивета вырвался и бросился вперед. Мы ощутили сильный толчок и увидели, как два жеребца встретились в поединке. Секунду они стояли, дрожа всеми мышцами и скрестив шеи, словно сабельные клинки. Испытав таким способом мужество противника, схватились всерьез. Кусались, брыкались, ржали, вставали на дыбы. Мы ждали, что вот-вот кто-нибудь из них сорвется в пропасть, как сорвалась на наших глазах коза, которую загнали дикие собаки. Но жеребцы держались на тропе. Хуже пришлось нашим вещам. Они взлетели в воздух и исчезли за краем обрыва. Только палатка и пледы застряли в трещине ниже тропы, все остальное скрылось из виду. Пропал наш провиант.
Туивета выиграл поединок. Дикий жеребец с достоинством отступил, дав кобыле с жеребенком достаточно времени, чтобы уйти от нас подальше. И Туивета больше не упирался, когда я отважился подойти к нему и взяться за повод. Он гордился победой — и был явно обескуражен, когда повернул голову и увидел, что вьюка нет.
Еще день мы перебивались сочными плодами манго и гуаявы, потом голод вынудил нас спуститься с гор. Фрукты отменные, нисколько не хуже груш и персиков, но организм требовал более плотной пищи. Хотелось рыбы, мяса, кокосовых орехов, хлебных плодов. Мы соскучились по нашим ракам, по нашему феи. Вспомнился толстый поросеночек, но нам больше не встречались дикие свиньи. Пусть в долине нас ждут скорпионы Хаии и прочие гадости. Голод еще хуже. Мечтая о сытной, богатой крахмалом еде, мы молча двинулись вниз по естественной красной ковровой дорожке.
В жаркую долину Омоа мы спустились обновленными, ощущая прилив бодрости. Голод голодом, а дни, проведенные в горах, дали нам заряд энергии. Мы поняли, что бежать из долины, даже не повстречавшись с человеком, который был повинен в изменившемся отношении островитян к нам двоим, побудила нас навеянная дебрями вялость. И, подойдя к деревне, направились прямиком к дому патера Викторина.
Позади католической церковки стояли два домика с тенистыми верандами, застекленными окнами, железными крышами. Один из них пустовал. В начале века, когда остров еще был густо населен и обещал стать частицей цивилизованного мира, здесь помещалась жандармерия и жил французский администратор. На открытой террасе в углу валялся барабан. В былые славные времена Иоане ходил по деревне и бил в этот барабан, когда в бухте бросала якорь какая-нибудь шхуна. Дела давно минувших дней…
Оказавшиеся поблизости островитяне удивленно воззрились на нас, когда мы привязали лошадей и направились к следующему домику, где сидел, окруженный детишками, человек в длинной сутане. Он обучал детей грамоте. Они совсем не знали букв. При виде нас он встал, и мы познакомились с патером Викторином. Маленький, щуплый патер буквально тонул в чересчур просторном облачении. Он принял нас очень вежливо и предложил сесть.
Сидим и мучаемся от неловкости. Я еще никогда не встречался с католическим патером. Да и протестантских священников знал не так уж много, фактически — одного Пакеекее. Моя мать верила только в Дарвина, отец, хоть и был верующим христианином, в церковь не ходил. Крестить-то меня крестили, но от конфирмации я, единственный из всего класса, отказался. О священниках у меня было такое же смутное и превратное представление, какое было о девочках в школьные годы. Люди, конечно, но совсем другого сорта, и непонятно, как с ними обращаться.