Старая шлюпка сильно кренилась на волнах. Гребцы еще раз поглядели на тучи. Мы могли рассчитывать на помощь сильного юго-восточного пассата.
Всего нас было тринадцать человек. Роль шкипера выполнял старик Иоане, он сидел на корме и рулил веслом. У его ног, опираясь на старые чемоданы и мешки, примостились Вилли, Лив и я. Перед нами, по двое на четырех банках, сидели наготове гребцы. Самые опытные, самые искусные. Их напряженные, суровые лица словно бросали вызов любой непогоде; мышцы играли под блестящей от кокосового масла кожей. Они ждали команды навалиться на весла. Еще один человек находился в запасе; он держал в руках большой деревянный черпак. Подле него лежали ржавые гвозди и молоток — на случай, если какая-нибудь доска не выдержит ударов волн.
Иоане, одетый, как обычно, в майку, белые шорты и соломенную шляпу, весь подобрался. Его морщинистое лицо, обращенное к волнам и ветру, казалось высеченным из камня.
Все готово. Иоане встал, обнажил голову, перекрестился. Остальные, склонив голову, напряженно слушали, как он медленно произносит на полинезийском языке молитву моряка. Затем все перекрестились, ритуал был окончен.
Словно буря разразилась вдруг на борту. Иоане размахивал руками, выкрикивал команды. Гребцы вскочили на ноги, под громкие крики выбрали каменный якорь, подняли парус. Казалось, все обезумели. Даже тихий Вилли что-то командовал.
Лодка птицей сорвалась с места. Большой полинезийский парус наполнился ветром, и фатухивцы, сияя от возбуждения, разразились радостными воплями. Вот это жизнь! Так жили предки. Кровь заиграла в жилах современных апатичных потомков. Они ликовали. Иоане широко улыбался, нагнувшись над рулевым веслом, и на бородатом лице его был написан восторг.
Мы неслись в прямом смысле с ветерком; даже у нас, обленившихся лесных жителей, сердце забилось чаще. Идти бы так все время под прикрытием Фату-Хивы! Но мы знали, что скоро условия переменятся к худшему: надо думать, в открытом океане волны повыше.
И когда гористый островок превратился в зубчатый бугор вдали за кормой, мы узнали подлинный нрав океана. Высоко над шлюпкой ценились барашки. Мы взмывали вверх, теплые брызги хлестали нас по лицу, соль и солнце слепили глаза. Не успеет наша скорлупка оседлать гребень, а впереди уже разверзлась глубокая бутылочно-зеленая ложбина, за которой вырастает новая гора. Стремительно скатываемся вниз и с-замиранием сердца смотрим на нависший над нами бурлящий гребень. Такие волны могли основательно потрепать судно и побольше нашего.
Мы не знали, что как раз в это время на север пробивалась «Тереора». Шхуне изрядно досталось: волны захлестывали палубу, разбили дверь камбуза, учинили немалые разрушения в трюмах. Но наша лодчонка с большим парусом лучше вписывалась в ложбины. С головокружительной скоростью мы перемахивали через могучие водяные горы.
На руле Иоане творил чудеса. Сжавшись в комок, оскалив зубы в усмешке, он не спускал глаз с высоченных гребней и ловко переваливал через них. Если лодку все же захлестывало, он нечеловеческим усилием удерживал в руках рулевое весло и пристально следил за следующей волной. Его окатывало с ног до головы, соль разъедала глаза, но он был начеку. Поистине великолепный шкипер.
Двое гребцов помоложе свалились с банок и корчились в воде на дне лодки. Остальные высмеивали слабаков, поддавшихся морской болезни. Промокшая насквозь, с невероятно распухшими голыми ногами (банановые листья смыло почти сразу), Лив выглядела ужасно. Мясо так и выпирало из язв. К полудню она впала в забытье и безжизненно простерлась на нашем мешке. Я напрягал все силы, чтобы не дать волнам увлечь ее за борт.
Снова и снова пенистая вода наполняла шлюпку, и казалось, что мы уже идем ко дну. Но лодка выравнивалась, и гребцы лихорадочно вычерпывали воду, отодвигая всплывшие банановые гроздья. Непрерывное напряжение, ни единой минуты передышки… Сколько раз мне представлялось, что пришел конец, когда могучая волна, по скату которой мы скользили, поднималась на дыбы и обрушивала на нас бурлящий каскад. Или когда мы с бешеной скоростью перемахивали через гребень и сваливались в ложбину так стремительно, что доски жалобно скрипели и на нас со всех сторон летели брызги. И с каждой минутой меня все больше тревожила Лив. С закрытыми глазами она привалилась к моим ногам и ни на что не реагировала.
Завзятый сухопутный краб, я тем не менее усваивал уроки, преподаваемые океаном. После долбленки Тиоти я второй раз очутился в открытом море на утлом суденышке. И задавался вопросом: почему былые мореплаватели перестали вязать бревенчатые плоты, променяв их на долбленки и дощаники, которые легко заполняются водой и тонут. Идя на шлюпке, мы, как перед тем на долбленке Тиоти, непрерывно сражались с волнами и вычерпывали воду, и я снова молил о том, чтобы над нами сжалилась стоящая за чудесами природы незримая сила. Ну, не нелепо ли это — строить лодку из тонких досок, изготовляя не что иное, как сосуд для захлестывающих волн. Древние плавали на плотах, и вода сама уходила в щели. Сиди мы на плоту, эти же волны нам были бы не страшны. Но люди давным-давно изменили принципы судостроения, предпочтя во имя прибыли скорость надежности.
Со скоростью все было в порядке, мы шли так, что дух захватывало, зато наша жизнь висела на волоске. Даже с самых высоких гребней мы совсем не видели земли. Фату-Хива с его вершинами давно скрылся из виду, но Иоане правил уверенно, словно у него был компас.
И ведь я тогда не подозревал, что на нашу долю выпало особенно сильное волнение. Конечно, высоченные волны производили на меня внушительное впечатление, но я говорил себе, что в открытом океане любая волна должна казаться устрашающей тому, кто идет на такой скорлупке, как наша. Только позже, услышав, как досталось в тех же водах крепкой «Тереоре», я понял, в какую переделку мы попали. Но я четко уразумел, что наша лодчонка именно в силу малых размеров держалась на воде. Она целиком умещалась между волнами. Будь шлюпка чуть длиннее, она не уложилась бы в ложбинах, зарылась бы в скат волны либо носом, либо кормой. Выходит, неверно считать, будто чем меньше лодка, тем опаснее выходить на ней в море.
Память не сохранила подробностей этих нескончаемо долгих часов. Помню только, что между хлесткими холодными ливнями нас немилосердно жгло и слепило яркое солнце. Медные спины гребцов почернели; от соли и ультрафиолета у нас на коже вздулись волдыри. Только длинные волосы спасли меня и Лив от солнечного удара. Помню фырканье стаи блестящих черных дельфинов, которые резвились вокруг лодки, пока нас не разлучил очередной бурлящий гребень. Дельфины остались позади, мы продолжали мчаться вперед.
Вперед и вперед… Близился вечер. Наш путь заметно увеличивался из-за бесчисленных водяных гор, через которые надо было переваливать. Сквозь дремоту я услышал возглас Иоане:
— Мотане!
На севере показался крохотный необитаемый островок. Шкипер изменил курс. Нам надо было пройти западнее Мотане.
Загорелые спины стали двигаться живее. Видно, и гребцы справились с дремотой, которая, однако, не мешала им следить за тем, чтобы на длинную рею не обрушился удар падающего гребня.