Мы углублялись в лес веселые, полные радостных предвкушений, словно дети, спешащие на день рождения. Кругом простирался мир, где ничто не сковывало нас, не ограничивало наши порывы и чувства.
Хотя день выдался облачный, нам казалось, что долина озарена солнцем. Облака не делали погоды. Воздух в дебрях по-прежнему был влажный, но теперь мы радовались влаге. Даже запах грибов и плесени был нам приятен. Все воплощало бьющую через край жизнь и плодородие. Накануне мы посетили остров, где даже грибы не хотели расти. За ночь совершили прыжок из мертвого мира обратно на живую планету. Планету, где листья роняли бусинки воды. Где журчащие ручейки вбегали на цыпочках в пляшущие речки. Где среди зелени деловито жужжали насекомые, выискивая, куда окунуть свой хоботок, словно им платили за то, чтобы они смазывали сложный животворный механизм, который обеспечивал нас тенью, воздухом, пищей.
Мы смотрели на все так, будто с глаз упала пелена, и всему восторгались, как восторгается путешественник в неведомом краю, хотя мы возвращались в собственный дом. Снова природа окружила нас множеством вопросов, над которыми стоило задуматься. Пустынный, голый островок Мотане не шел у нас из головы. После несчетных тысячелетий он возвращался к первобытному бесплодию. Таким же голым был вначале Фату-Хива. Сегодня здесь пышный лес, вчера его не было, завтра, быть может, опять не будет. Так сказать, заем на неопределенный срок. Но откуда все эти миллионы тонн сочной древесины, откуда сложнейший комплекс взаимозависимых жизней? Ветер и течение принесли отдельные клетки, а из них возникло все это изобилие живых, умирающих, гниющих и возрожденных видов. Масштабы времени не позволили нам наблюдать это превращение голого камня в зеленое царство; чудесное взрывное развитие органической материи произошло незримо для глаз человека и зверей, как незримо немое чудо банана, который за один сезон неприметно вырастает из черной земли. Подобно всем животным, человек — ради самозащиты — создан так, что его зрение, слух, обоняние, осязание реагируют на резкие изменения. Все постоянное, однообразное, неподвижное усыпляет нас. Мы не видим кончика носа, неизменно маячащего у нас перед глазами, не слышим привычного шума улицы или водопада. Собака спокойно спит под тянущейся вверх яблоней, птица безмятежно сидит среди медленно разрастающихся ветвей; они не замечают набухающих среди листвы яблок, пока одно из них вдруг не свалится на землю. Природа привила всем нам, живым тварям, способность замечать лишь происходящие поблизости от нас быстрые перемены, которые могут оказаться опасными. Наши восприятия не настроены на медленные изменения, ведь они редко представляют для нас угрозу. Чаще всего они связаны с безмолвной работой природы, она-то и обеспечивает нам хлеб насущный и необходимую для жизни среду.
Два маленьких прыжка на шлюпке, которые в одни сутки перебросили нас с голого острова в подлинно райские кущи, каким-то образом повлияли на частоту наших внутренних приемников. Нам казалось, что возникший из моря голый лавовый массив вдруг оделся великолепным лесом. В самом деле, ведь долина, по которой мы шли, когда-то была еще стерильнее, чем нынешний Мотане, — ни одной зеленой травинки, ни единой щепотки перегноя. В пучинах времени утонул процесс, создавший из ничего это зеленое богатство, словно бы принесенное ветром на ковре-самолете из тучной почвы. Голые скалы Фату-Хивы поднялись со дна морского и превратились в изобилующий яствами стол. Снующие в подлеске свиньи и ящерицы принимали это как должное. Как и наши друзья в деревне, которые сидели и ждали, когда упадут на землю созревшие кокосовые орехи, Но нам сегодня все виделось иначе. За пышной зеленью мы угадывали другой ландшафт, позавчерашний Фату-Хиву. По гребням и ущельям ползли потоки красной лавы; раскаленная пемза и пепел сыпались на текучую расплавленную долину; под нашими ногами из бурлящего океана вырастал остров. Маленький ад, умертвляющий все живое кругом, постепенно угомонился; кипящая лава застыла и образовала безжизненный фундамент Фату-Хивы. Пока ваятели самой природы — прибой и ручьи — терпеливо придавали острову его нынешний облик, пока человек еще спал в хромосомах своих примитивных предшественников, на Фату-Хиву прибыли первые крохотные поселенцы, влекомые течениями и ветром, оснащенные хромосомами, которые позволили им обзавестись корнями, ртами и прочими органами для того, чтобы сверлить, переваривать и удобрять стерильный грунт. Мельчайших семян и яичек от червей и насекомых оказалось достаточно, чтобы создать толстый плодоносный ковер, по которому мы теперь ступали, да еще украсить его мхами, травой, папоротником, кустами и могучими деревьями — всем, что нас окружало.
Дойдя до своей старой знакомой реки, мы сели на большой гладкий камень, чтобы полюбоваться текущей водой, послушать звучавшую тут и без нас мелодичную музыку. Единственными зрителями, кроме нас, были вьюрки на мшистом стволе, которые явно подстроили свои музыкальные инструменты под голос потока. В месте брода река текла так же стремительно, как во время ливней перед нашим отъездом. Мягкая земля пропиталась влагой. Рядом с моей ногой торчал гриб — чистый и белый, словно опрокинутое блюдце. Несколько дней назад его, наверно, не было; тогда я не увидел бы даже его зародыша, если бы копнул тут землю.
Обычно грибы не вызывали у меня большого восторга, разве что попадались очень интересные по форме или окраске. Этот был гладкий, белый, ничем не примечательный и вряд ли съедобный. Я ковырнул его ногой. Он сломался. На что хлипкий, а сумел пробиться из-под земли с такой силой и быстротой, что отвалил в сторону камешки. Шляпка и ножка белоснежные, чистенькие, словно девушка в выходном платье; будто этот аккуратист и не касался темного перегноя, из которого вышел.
На изломе было видно расходящиеся от ножки пластины органов размножения. Давно ли все это творение природы было величиной всего лишь с одну из своих миниатюрных спор? И что помешало грибу расти дальше? Стать величиной с зонтик, мельничный жернов, цирковой шатер. На Мотане не нашлось земли для одного-единственного гриба; здесь от пляжа вплоть до подножия круч Тауаоуохо было сколько угодно почвы. Исполинские грибы могли занять всю долину Омоа, затмить лесной полог, всосать в себя все питательные вещества, а затем опасть, словно проколотый шар, погибнуть, как погибли овцы на Мотане, когда съели всю траву.
Так почему же дикий гриб, занесенный на Фату-. Хиву ветром, вел себя более цивилизованно, чем домашняя овца, доставленная на Мотане человеком?
Поглощенный размышлениями, я машинально отмахивался от изголодавшихся комаров. Они роями осаждали нас, и Лив надела рубашку, защищая плечи. Она похвалила маленьких вьюрков — наших союзников в борьбе с насекомыми. На дерево над нами опустился самый красочный из наших лесных друзей — маркизская кукушка в костюме попугая. Еще один союзник в борьбе против комаров, притом раз в десять крупнее вьюрка. Одна черта роднила с грибом этих птиц: сколько бы вьюрок ни ел, не вырастет с кукушку, и кукушкины размеры раз и навсегда определены. Или взять эту маленькую плодовую крысу, что прыгает с куста на куст, словно пушинка, бегает по самым тонким веткам. Кругом — тонны плодов и орехов, а она всегда останется Дюймовочкой и не догонит ростом дикую свинью, которая кормится той же пищей.