«Первой схватила крючок и была извлечена на палубу шестифутовая акула. Только крючок забросили снова, его заглотила восьмифутовая акула, и мы вытащили ее. Опять забросили крючок, и опять подцепили шестифутовую акулу, уже подтянули к бревнам, но тут она сорвалась и ушла. Тотчас закинули снова, и началась схватка с восьмифутовой акулой. Мы втащили ее голову на бревна, но тут она перекусила все четыре жилы стального тросика и нырнула в глубину. Привязали новый крючок и вытащили на палубу семифутовую акулу. Теперь уже было опасно продолжать лов со скользких бревен на корме, ведь три акулы, которым давно полагалось испустить дух, все еще бились и щелкали зубами. Мы перетащили их за хвост на нос, и вскоре клюнул здоровенный тунец, с которым нам пришлось повозиться больше, чем с любой акулой, чтобы извлечь его из воды. Он оказался таким тяжелым, что никому из нас не было под силу поднять его за хвост.
А море по-прежнему кишело мечущимися рыбьими спинами. Еще одна акула попалась на крючок, но сорвалась прежде, чем мы смогли ее вытянуть. Зато потом мы успешно втащили на плот шестифутовую акулу. За ней последовала пятифутовая. Снова попалась шестифутовая, и мы ее вытащили. Забросили опять и вытянули семифутовую акулу».
После этого, куда ни ступи, на каждом шагу лежали акулы, которые судорожно колотили хвостом по палубе или стенкам хижины и яростно щелкали зубами. Усталые, измотанные после шторма, мы совсем запутались – какие акулы уже издохли, какие могли еще сомкнуть свою пасть, если их заденешь, и какие, сохранив силы, стерегли нас зелеными кошачьими глазами. Пять часов мы сражались с акулами и с тяжелым тросом, наконец устали и сдались; к этому времени вокруг нас на палубе валялось девять акул.
На следующий день было меньше тунцов и корифен, но акул не убавилось. Мы снова начали их вылавливать, но вскоре бросили, поняв, что стекающая с плота свежая акулья кровь только привлекает новых хищниц. Тогда мы выбросили в море все акульи туши и смыли с палубы кровь. Бамбуковые циновки были изодраны клыками и жесткой шкурой акул; мы отправили за борт те из них, которые сильнее всего пострадали, и настелили новые, чистые, золотистые, из запаса, сложенного на носу.
В эти дни, ложась вечером спать, мы и с закрытыми глазами продолжали видеть кровь и свирепые, хищные акульи пасти. В ноздрях прочно засел запах акульего мяса. Кстати, это мясо можно было есть, оно напоминало треску, если сутки вымачивать его в морской воде, чтобы удалить аммиачный привкус. Но бониты и тунцы были несравненно вкуснее.
Впервые за все плавание я услышал, как кто-то из ребят, ложась вечером спать, заметил, что хорошо бы вытянуться на траве под пальмами на островке, а то уже надоели эти волны да холодные рыбины.
Погода, хотя и улучшилась, не была такой устойчивой, как прежде. То и дело внезапные резкие шквалики приносили бурные ливни, которым мы только радовались, потому что запасенная нами пресная вода протухла и отдавала болотом. В сильный дождь мы собирали воду с крыши, а сами выстраивались нагишом на палубе, наслаждаясь возможностью смыть с себя всю соль.
Рыбки-лоцманы суетились под плотом, как прежде, то ли наши старые знакомые, то ли новые спутники, приставшие к нам после побоища, – поди угадай.
Двадцать первого июля вдруг опять заштилело. Стояла духота, полное безветрие, а по прошлому разу мы уже знали, чем это грозит. И в самом деле, после сильных шквалов с востока, запада и юга установился крепкий южный ветер, и снова из-за моря появились грозные черные тучи. Герман поминутно измерял скорость ветра, и прибор уже показывал 14–16 метров в секунду; внезапно спальный мешок Торстейна улетел за борт. Дальше все происходило куда быстрее, чем об этом можно рассказать.
Герман попытался схватить мешок на лету, сделал неверный шаг и сам упал в воду. Сквозь плеск волн мы услышали слабый голос, зовущий на помощь, потом увидели слева от плота голову Германа и машущую руку, а в море вокруг него извивалось что-то зеленое и непонятное. Он напрягал все силы, борясь с высокими волнами, которые отнесли его от плота. Торстейн – он в это время стоял на руле – и я, чем-то занятый на носу, первыми заметили Германа и похолодели от ужаса. С криком «Человек за бортом!» мы бросились к спасательным средствам. Остальные из-за шума волн даже не слышали голоса Германа, но все, как один, выскочили на палубу. Герман отлично плавал, и, хотя нам было ясно, что дело идет о жизни и смерти, мы всей душой надеялись, что он сумеет догнать плот.
Торстейн, стоявший ближе всех, кинулся к бамбуковому вороту, на котором был намотан конец от спасательной лодки. Но конец заело – первый и единственный раз за все плавание. Все решали секунды. Германа отнесло к корме, теперь его единственной надеждой было подплыть к рулевому веслу и зацепиться за него. Увы, он попытался поймать лопасть, но она ушла вперед. И вот он уже барахтается там, откуда нам еще ни разу не удавалось что-нибудь выручить. Пока мы с Бенгтом спускали на воду лодку, Кнют и Эрик попытались бросить Герману спасательный жилет, который висел наготове на углу крыши. Но в этот день напор ветра был таков, что, как они ни старались, жилет относило обратно на плот. Одна тщетная попытка следовала за другой, а Герман уже был довольно далеко. Как ни силился он не отстать, с каждым новым порывом ветра расстояние росло. Он понял, что просвет будет неумолимо расти, но еще продолжал надеяться на лодку, которую нам наконец-то удалось столкнуть в воду. Пожалуй, без тормозящего линя мы сумели бы пробиться к нему навстречу, но возникал вопрос: сможет ли лодка потом догнать «Кон-Тики»? Так или иначе втроем на лодке еще можно на что-то рассчитывать, а одинокий пловец в океане заведомо обречен…
И вдруг мы увидели, как Кнют присел и бросился в воду. Держа в одной руке спасательный жилет, он плыл изо всех сил. Когда голова Германа показывалась на гребне, Кнюта не было видно, а когда появлялся Кнют, Герман пропадал из виду. Но вот две головы вместе поднялись на волне, друзья встретились, и оба крепко держались за жилет. Кнют помахал рукой. Мы уже успели вытащить обратно надувную лодку и теперь принялись лихорадочно выбирать линь спасательного жилета, не спуская глаз с темного силуэта, который корчился в воде позади наших друзей. Когда Кнют еще только пробивался к Герману, загадочное чудовище крепко его напугало, высунув из воды темно-зеленый треугольник. Один Герман знал, что это не акула и не какой-либо другой хищник, просто наполненный воздухом угол непромокаемого спального мешка. Впрочем, мешок недолго плавал, после того как мы благополучно вытащили Германа и Кнюта на плот.
Тот, кто похитил его, явно упустил добычу поценнее…
– Спасибо, что меня не было внутри, – сказал Торстейн и занял свое место у руля.
А вообще-то в тот вечер мы не были расположены острить. Еще долго нас не покидало чувство ужаса, правда, к нему примешивалась благодарность провидению за то, что нас на борту по-прежнему шестеро.
И Кнют услышал немало добрых слов не только от Германа – от всех нас.
Впрочем, долго размышлять над случившимся было некогда. Небо опять почернело, ветер дул все сильнее, и еще до ночи мы встретили новый шторм. Теперь спасательный жилет плыл на длинном лине за кормой плота, и, если кого-нибудь вдруг снесет за борт, будет за что ухватиться. Потом спустилась ночь, и в кромешном мраке мы уже ничего не видели, только слышали, как завывает в снастях ветер, под напором которого хижина скрипела так, что казалось – она вот-вот улетит. Но хижина была накрыта брезентом и хорошо укреплена растяжками. Мы чувствовали, как «Кон-Тики» взлетает на шипящих гребнях, при этом бревна ходили ходуном, будто клавиши пианино. Нас всегда удивляло, почему из широких щелей между бревнами не бьет фонтаном вода, хотя они работали, словно могучие мехи, качая влажный воздух.