Book.

Продавец в магазине, вредный старикашка, отказался отложить мне Брэдбери до завтра без задатка. Он из той породы людей, которые считают, что у детей память короткая и назавтра они уже не вспомнят, чего хотели сегодня! Тогда я решил взять денег у папы, благо фирма, где он работает, совсем недалеко от этого книжного магазина. Папа всегда дает мне деньги на книги, а в том, что он еще на работе, я не сомневался. Мой отец всегда старается произвести впечатление рабочей лошадки, у которой в жизни нет никаких других радостей, кроме как вкалывать сверхурочно, испытывать стресс и карабкаться вверх по карьерной лестнице.

И вот я галопом подбегаю к папиной работе и вдруг вижу: кто это там выныривает из дверей?

Папа! Он целеустремленно идет к машине, причем — не к своей. Около машины, прислонясь к ней, стоит некая дама. Папа целует ее в левую щечку и в правую щечку, потом он и дама запрыгивают в машину и усвистывают. А дама-то, оказывается, мне знакома. Ее зовут Вильма Хольцингер. Три года назад она была подругой одного папиного коллеги. Он пару раз приводил эту Вильму к нам домой на обед. А однажды я видел ее у папиного шефа на летнем празднике, куда пригласили и нас. Но там она уже была подругой кого-то другого. Кажется, такого лысоватого дяденьки, про которого мама сказала, что он «прекрасной души человек».

Наверное, то, что я сделал потом, на самом деле не очень благородно. Но я всегда хочу все знать точно! Поэтому каждый день, примерно в пять вечера, я занимал пост на углу около папиного офиса и выяснил вот что: в понедельник, среду и пятницу уважаемый магистр Поппельбауэр действительно работает сверхурочно, однако во вторник и четверг уходит с работы сразу по окончании рабочего дня, чтобы встретиться с Вильмой Хольцингер, которая увозит его на своем авто. Надо думать, около полуночи она снова привозит его к офису, и папа едет домой уже на собственной машине, которую всегда паркует неподалеку.

С тех пор как я все это знаю, у меня возникло подозрение, что в выходные мой отец на самом-то деле вовсе не расслабляется на рыбалке в обществе своих коллег, а встречается с этой Вильмой для отдыха несколько иного рода. Никаких доказательству меня, конечно, нет. Но косвенные улики есть! Во-первых, папа никогда не приносит домой пойманной рыбы. Он говорит, что «не клевало» или что отдал свой улов приятелю, потому что для нас пятерых рыба была слишком мала, да и вообще рыбу мы не любим. Во-вторых, он не берет с собой наживку, а если его спрашивают, почему у него ничего такого нет, он говорит, что наживкой его обеспечивает коллега Гюнтер, у которого есть хорошие источники. И в-третьих, его резиновые сапоги по возвращении с рыбалки совершенно не грязные! Зная моего отца, абсолютно невозможно предположить, что он приводит в порядок свои грязные мокрые сапоги, прежде чем положить их в багажник. Мой папаша никогда и ничего сам не приводит в порядок. Он ни разу в жизни даже ванну не ополоснул после того, как искупался в ней. Мокрое полотенце он просто бросает на пол. А его вонючие носки всегда так и валяются там, где он их снял. Один можно найти, например, в туалете, другой — в гостиной возле дивана. Ну а если он положит грязную чашку в посудомойку, то чувствует себя настоящим героем и ждет, когда же ему наконец вручат орден.

Косвенные улики, которые я собрал, должны бы, конечно, броситься в глаза и маме. Но подтверждений этому у меня опять-таки нет. Либо маменька поражена полной слепотой, либо она железно держит эмоции под контролем.

В субботу, когда папа снова отправился на рыбалку, Шустрик стал спрашивать у меня: «А какую рыбу папа ловит? Большую или маленькую? Толстую или тонкую?» И тогда я на него окрысился: «Вильму-рыбу, милый братец!»

Шустрик захныкал, что такой рыбы не бывает и что я опять над ним издеваюсь. И побежал к маме за подтверждением. А мама — я внимательно наблюдал за ней — сказала совершенно спокойно, что ей тоже неизвестен вид рыб под названием Вильма. Даже бровью не повела!

Я просто представить себе не могу, чтобы мама так спокойно приняла тот факт, что ее старший сын знает о шашнях своего отца. Она не такая! В этом-то и заключается моя проблема! Я совершенно не хочу, чтобы мама когда-нибудь меня упрекнула: мол, если бы я знала, я бы сделала то-то или то-то, я могла бы что-нибудь предпринять и справиться с ситуацией! Но я ничего не подозревала, никто не открыл мне глаза, и поэтому мой брак разрушился!

С Вуци я, к сожалению, обсудить все это не могу, хотя обычно он первоклассный советчик в сложных ситуациях. Но у него никогда не было отца, он внебрачный ребенок и в таких вещах не разбирается. С Бабушкой, которая вообще-то довольно мудрая, разговора тоже не получится, ведь она всегда терпеть не могла папу. Из одной только неприязни к нему она сию же минуту расскажет все маме, не подумав, разумно ли это. А Бабка, папина мать, та, само собой, просто вообще ни для чего такого не годится! Она до того чопорная и церемонная, что сразу грохнется в обморок, если выяснится, что ее внук в курсе, что у отца есть любовница. Мой дед, Бабкин муж, целых двадцать лет ходил налево, а она и знать ничего не знала. Во всяком случае, папа так однажды рассказывал. Значит, поговорить я могу только с Карли! Хочет она этого или нет, а я просто обязан снять с ее носа розовые очки!

* * *

Того, кто носит розовые очки, не убеждают ни аргументы, ни наглядные доказательства. Если обладатель розовых очков не хочет чего-то знать, он это просто игнорирует!

Когда я сообщил Карли о Рыбе Вильме, она сначала объявила меня «ненормальным выдумщиком» и ужасно возмутилась, что я вообще мог заниматься таким мерзким и отвратительным делом, как «шпионаж». Но я не сдавался, и Карли в конце концов заявила, что во вторник займет вместе со мной пост возле папиной работы. Но только затем, чтобы доказать мне, до чего смешны и абсурдны мои подозрения! Потом все было так, как я и предсказывал: машина, Вильма, поцелуи. Карли обомлела только на мгновение, а потом перевела дух, снова пришла в себя и по дороге домой стала объяснять мне, что есть тысяча и одна безобидная причина, чтобы папа регулярно встречался с Рыбой Вильмой и что не следует сразу же думать о «романе». Ведь среди знакомых поцелуи — дело самое обычное! И даже если предположить, что это любовь, все равно не стоит очень уж беспокоиться: эта Вильма ничуть не красивее нашей мамы, а время от времени каждый супруг позволяет себе маленькие шуры-муры. Так что самое умное — забыть обо всем, а самое идиотское — рассказать об этом маме!

То, что маме ничего рассказывать не нужно, мне и самому в последнее время стало ясно. Сейчас у нашей маменьки забот и так выше крыши. Она осталась без компаньонки. Эту компаньонку, которая вместе с мамой владеет вязальным магазином, зовут Тереза-Шарлотта, и она совершеннейшая недотепа.

Три года назад они с мамой сняли пустой запущенный магазин, отремонтировали его и битком набили шерстью, потому что вязание якобы снова «входит в моду», а вязальный магазин — это настоящий «хит». Но, во-первых, вскоре после этого за углом распахнул свои двери другой вязальный магазин, куда больше и красивее. А во-вторых, Шарлотта подписала с домовладельцем совершенно идиотский договор о найме, и вскоре тот жутко взвинтил арендную плату, причем, по словам нашего адвоката, с полным на это правом. Так или иначе, магазин не стал «золотым прииском», о котором мечтали мама и ее компаньонка. Папа даже утверждает, что вязальный магазин — это дыра в семейном бюджете, прибыли он не приносит, а только сам требует денег. К тому же мамина компаньонка очень ненадежна. Уговор был такой: до обеда в магазине работает мама, а после — Тереза-Шарлотта. Но и тут дело не заладилось. У Шарлотты всегда находятся неотложные дела, которые не позволяют ей во второй половине дня продавать шерсть и объяснять покупательницам, как вязать какой-нибудь узор. А теперь она вообще улетела на месяц в США, и маме приходится работать и после обеда. До шести вечера. В результате она даже не успевает купить чего-нибудь на ужин.