Как-то у забора я встретила Ангела. Она тоже больше не щеголяла в рюшах и бантах. Меня это обрадовало. Я ее спросила:

— Почему твоя мать ходит так странно одетая? Совсем как сумасшедшая!

Ангел покачалась на носочках, накрутила на палец белокурый локон и важно изрекла:

— У меня нет мамы. У меня никогда не было мамы. У меня только старая бабушка.

Я онемела. Ангел наклонилась ко мне. Ее рот чуть ли не касался забора.

— Если дашь честное слово, я тебе все скажу!

Я, не раздумывая, дала честное слово. Ангел заставила меня поклясться, потом объяснила:

— Мама переоделась, чтобы русские не отрезали ей груди!

Тогда я тоже наклонилась к решетке и прошептала в ответ:

— Но со старыми женщинами поступают еще хуже. Их разрезают на куски и засаливают.

Ангела будто ветром сдуло.

Первое мая Пение, дикое и нежное Находка

Каждый день я пролезала через дырку в сад Вавры и смотрела сквозь маленькое грязное окошко летней пристройки, как он сортирует привезенную со склада смесь. Сортирует день за днем, с утра до вечера. У него уже накопился мешок бобов и мешок подсахаренных макарон. Я бы с удовольствием поболтала с ним, но Вавра больше не обращал на меня внимания. Он вообще ни на кого не обращал внимания, даже на русских, потому что они не привезли с собой господина Гольдмана.

Старик теперь спал в пристройке. Иногда он стоял на пороге и, грозя кулаком, ругался. Раньше Вавра не ругался. В их доме жили тридцать или сорок солдат. По вечерам они пели. Пели громко и очень красиво. Когда русские пели, мама не выпускала меня из дома. Но я все равно ускользала.

Как-то вечером русские у Вавры пели особенно громко. И у Архангела тоже пели. Они праздновали Первое мая. Нашего майора дома не было. Он ушел на праздник в комендатуру. Когда майора не бывало дома, мама и госпожа фон Браун беспокоились.

Я сидела на кровати. Сестра лежала рядом и читала «Пасхальную книгу». Это была единственная детская книга, которую мы нашли среди толстых кожаных томов в библиотеке. Я ее знала наизусть, сестра тоже. Тем не менее, я выхватила книгу из рук сестры, закричав, что она моя, захлопнула и уселась на нее.

Сестра приняла бой с радостью. Ей тоже было скучно. Она отвесила мне затрешину. Я ухватилась за ее косу. Отец закричал, что хочет тишины и покоя, раз уж сегодня Первое мая, русские празднуют, и никто не идет к нему с часами. Отец ругался потому, что у него кончились сигареты. Я еще раз толкнула сестру и встала с кровати. Пошла к двери.

— Куда это ты направилась? — спросила мама. Она стояла у таза с теплой водой и пыталась без мыла и порошка постирать наше белье.

— В туалет. — Так я говорила всегда.

Я закрыла за собой двери комнаты и побежала к входной двери. В кухне сидели госпожа фон Браун и, что удивительно, закутанные Архангел с Ангелом. Архангел как раз говорила:

— Госпожа фон Браун, я должна остаться у Вас, даже если буду спать на полу. Сегодня они празднуют Первое мая и много пьют.

Входная дверь была заперта. Ключ торчал на месте, но, если его повернуть, будет слышно в кухне. Тогда я отправилась в салон и услышала продолжение разговора.

— Они принесли ведро красного вина и три ведра водки. Я боюсь! Пустите меня на чердак, дорогая госпожа фон Браун. Ваш дом под защитой господина майора. Господин майор — милый, образованный человек, он не допустит грубостей!

Я выпрыгнула из окна салона в заросли плюща. Шла, держась за стену. Слушала пение из дома Вавры и из дома Архангела. Пели то громко, то тихо. Стена, к которой я прижималась, была холодной. Я посмотрела на звезды. Нашла одну, самую яркую. Наверное, это Венера. Венера, утренняя и вечерняя звезда, мне нравилась. Про нее мне рассказывал дедушка. Мне вспомнился дедушка. Стена стала еще холодней.

Я давно не вспоминала дедушку. Не могу понять почему. Тогда появился человек в самолете. Человек в коричневом шлеме. А дедушка пошел домой к бабушке Юли. Он находился вблизи Альса, когда я из-за макарон побежала на склад и забыла про дедушку. Может, он уже умер, потому что я о нем забыла!

Я пошла к Кону. Кон сидел при свече. Был он в длинных серых кальсонах и нижней серой рубашке. Кон читал газету. Как только я вошла, он отложил газету.

— Здравствуй, фрау!

Встал, подошел к шкафу, достал кусок колбасы.

— Хочешь поесть?

Я покачала головой. Колбаса была очень жирной.

— Не хочешь? Махт никс, махт никс! — Кон спрятал колбасу в шкаф. Прислушался к пению.

— Громко поют, — сказал он озабоченно.

Я ответила:

— Махт никс, махт никс!

Кон сел к столу. Протер очки. Я рассматривала его газету. Язык незнакомый, и буквы незнакомые. Показала ему на заголовок.

— Кон, что здесь написано?

— Скоро конец войне!

— Но она же кончилась!

— Кончилась здесь. Но не по всей Германии. Нацисты еще сопротивляются, стреляют.

Он оторвал кусок газеты, насыпал черные крупинки табака. Такой табак назывался махорка. Свернул сигаретку, прикурил от свечки.

— Когда война кончится, вы все вернетесь в Россию?

Кон кивнул.

— Ты рад этому?

Кон посмотрел на меня сквозь толстые стекла очков. Самодельная сигарета его повисла на нижней губе. Маленький горящий кусочек упал Кону на штаны.

— Ты рад этому? — повторила я свой вопрос…

— Пять лет прошло. Дома все изменилось. Все-все изменилось!

— А почему ты не с ними? — Я показала на дом Вавры и дом Архангела. — Почему ты не поешь?

Кон выплюнул окурок изо рта. Тот упал на пол и погас. Кон глубоко вздохнул.

— Петь-то ты можешь?

Кон улыбнулся и запел. Он пел тихо-тихо нежным, баюкающим голосом. Пел какие-то непонятные слова. Я бы вот так сидела и слушала его вечно. Наверное, мы долго сидели. Вдруг отворилась дверь, и вошел Геральд.

— Послушай, Кристель, твоя мать в истерике. Тебя ищут по всему дому.

— Ну и что?

— Давай иди, скоро одиннадцать.

Кон перестал петь. Свернул новую сигарету.

— Фрау, фрау, — пожурил он меня, — делай, что велит мама.

Я, проклиная все на свете, встала и отправилась за Геральдом.

— Что ты все бегаешь к этому сумасшедшему гному? — спросил он меня.

— Сам ты сумасшедший гном!