Причем уровень преподавания в моих высших учебных заведениях был очень высок. Ну да при такой-то концентрации профессоров и студентов… По существу, в области интеллектуального обмена и концентрации ученых мои университеты были неким аналогом советских наукоградов типа Обнинска, Новосибирского академгородка или Арзамаса-16, ну или американской Силиконовой долины. Так что свежие научные идеи и теории возникали там едва ли не каждый месяц. И тут же, так сказать не отходя от кассы, подвергались самому скрупулезному разбору и безжалостной критике со стороны коллег. Что, несомненно, способствовало всемерному повышению качества и уровня не только преподавания, но и научных исследований.
И ежели в то время, когда я только зачинал первый университет, мне приходилось заманивать иностранный преподавательский состав просто неприличными окладами, то теперь иноземцы получают как бы даже не поменее русских преподавателей. И все одно едут с охотой. Потому что ноне «московская система обучения», внедренная в моих университетах после близкого знакомства с таковой в царевых школах, это такой крутой европейский бренд. Иные зарубежные университеты ею даже студентов заманивают. Так и заявляют, что у них-де преподавание ведется по «московской системе обучения». Мол, вау, и все восторженно хлопают! А в среде европейской профессуры распространилось и окрепло убеждение, что получить достойный оклад человеку, не отработавшему несколько лет в каком-нибудь русском университете, — нечего и думать. Русские-де зазывают к себе токмо самых лучших, и коль ты позиционируешь себя именно таковым (ну претендуя на хороший оклад) — изволь сие подтвердить. К тому же я слыву человеком, придерживающимся терпимых взглядов, при коем ученые практически ограждены от наездов реакционных клерикалов, примером чему является судьба гонимых в Европе Галилея, Декарта либо вот недавно приехавшего к нам Блеза Паскаля, кои отлично устроились в России. Причем конфессиональная принадлежность гонимых никакого значения не имеет, ибо Галилея и Паскаля гнобили католики, а Декарта — протестанты. И это еще более привлекает ко мне либеральную европейскую профессуру, исправно поставляя мне теперь уже не столько кадры, сколько конкурентную среду для моих собственных, собственноручно выращенных, так сказать, ученых. Что преизрядно повышает их качество.
Во-вторых, физиологические показатели. Тут дело обстоит еще лучше. Начать с того, что буквально с первых же дней моего правления мы благодаря победе в Южной войне избавились от постоянного оттока населения вследствие имания крымчаками ясыря. Потом крестьяне массово переехали из курных изб в топящиеся по-белому, прекратив на протяжении всей своей изначально довольно короткой жизни постоянно травить себя токсинами и углекислотой. Кроме того, за время моего правления в стране, несмотря на все периодически случавшиеся недороды, практически не было лет, когда люди не то что голодали, а даже хотя бы недоедали. Ну в массовом порядке, конечно. Отдельные семьи и ноне недоедают, и будут еще долго… Опять же почти повсеместно насаждаемое соблюдение правил гигиены и санитарных норм и куда более качественное и доступное медицинское обслуживание привели к почти недосягаемому для той же Европы индексу выживаемости. А что вы хотите, в стране одних только царевых лечебниц уже более пяти десятков. В одной Москве — пять. Куда там Лондону или Парижу…
Так что эвон выйди на Масленой неделе на Москву-реку, глянь на кулачных бойцов. Нынешнее поколение по росту своих отцов на голову превосходит.
И вообще, по моим прикидкам, по этим факторам Россия за время моего правления века на полтора точно скакнула. То есть и по численности населения, и по уровню его грамотности, и по проценту такового, обладающему полноценным средним и высшим образованием, страна сейчас где-то на том уровне, на который постпетровская имперская Россия вышла токмо к концу восемнадцатого, а то и середине девятнадцатого века. А ведь семнадцатый век еще не закончился. Сорок лет еще впереди…
Теперь промышленное производство. В стране уже почти шесть сотен мануфактур и заводов. По сему показателю Англию с Голландией догнали, а то и перегнали. И хотя у них столько на всего-то лишь два-четыре миллиона населения, так тем и лучше. Есть на чем расти. Тем более что уровень применяемых технологий вследствие моего постоянного внимания к этой области, а также того, что практически во всех областях как промышленности, так и сельского хозяйства созданы специализированные структуры развития технологий и одновременно площадки обмена внутреотраслевой информацией — «царевы обчества» с розмысловыми избами, растет просто сумасшедшими темпами. Площадки сии открытые, уже с полсотни иностранных мануфактур и иных предприятий, в основном чешских и немецких, но частью и датских, и английских, и голландских, являются членами отраслевых «царевых обчеств». Спросите, на кой хрен мне надо пускать к себе иностранцев?
Так иначе-то никак. Не пустить их сюда означает не войти к ним — туда. А я именно этого и добиваюсь. Ибо есть, есть наглядные примеры. Тот же Китай взять. Лет двести назад, в пятнадцатом веке, куда как мощная промышленная держава была. С промышленным производством и уникальными технологиями, до коих тем же европейцам сотни лет расти надобно было. Но вот закрылась, как раз не желая этими самыми технологиями делиться, — и все. Технологии все одно расползлись либо, так сказать, переоткрылись, ну или им нашли вполне допустимую замену. В Европе давно уже и компас есть, и бумагу, и шелк производят, и фарфор… ну пусть пока токмо лишь у меня, но и в той истории, что я в своей первой школе изучал, тако ж научились его делать, а в Китае ничего нового так и не изобрели. А заполучить новые технологии Китаю уже оказалось невозможным, как раз вследствие собственной закрытости. Так и покатилось все по наклонной. И докатилось до того, что к концу девятнадцатого — началу двадцатого века Китай превратился в такую дыру, что дальше некуда.
Так что здесь единственный шанс — не закрытость, а развитие превосходящими темпами. Что без конкуренции невозможно. Впрочем, более-менее равные стартовые условия надобно было все-таки обеспечить. Ну да я это и сделал. Недаром все эти обчества стал организовывать токмо тогда, когда в стране появилась более-менее сильная промышленность. И достаточное количество образованного населения, а также система образования, способная при необходимости существенно увеличить его приток, ежели бурное развитие какой-либо из отраслей срочно потребует квалифицированных управляющих, технологов, мастеров, да и просто рабочих. То есть ныне, ежели в той же Англии какую-нито вновь разработанную технологию были способны внедрить, скажем, сразу на пятидесяти мануфактурах, то в России тоже на тех же пятидесяти, да еще и быстро создать еще столько же. Вот так вот где-то.
К тому же участие иноземных предпринимателей в российских обчествах — это прямой путь к тому, что российские стандарты станут сначала общеевропейскими, а затем и мировыми. Да-да, именно стандарты. Поскольку я столько времени и нервов убил на то, чтобы все единицы измерения, все размерения и все основные технологические операции стали одинаковыми. Чтобы не было никаких отдельных новгородских, московских и коломенских верст, чтобы пуд и фунт по всей стране весили одинаково, чтобы мундир «большего размеру» или там «среднего размеру», сшитый как на каширской бо калужской казенных, так и на любой частной мануфактуре, на одном и том же новике смотрелся бы одинаково. А значит, никаких дополнительных расходов на введение чужих стандартов нашей торговле и промышленности в будущем нести не потребуется. И что с того, что в этой системе стандартов есть такие единицы, как вершок, пядь или четверик. Английская система, до самого двадцать первого века сохранившая не только местное, но и мировое значение, вообще имеет такую единицу измерения, как «нога». Сиречь фут. И никого ж в двадцать первом веке не шокирует фраза на английском типа: «А отрежьте-ка мне три ноги вот этого шелка». Вот и тут привыкнут.