— Старого Карла нет, — печально сообщил Ульке. — Погиб, когда тушил свою таверну. Так что сейчас готовит его двоюродный племянник. Ты его не знаешь. Он появился в Риге перед самой осадой. У брата Карла был хутор неподалеку, там на него работало три семьи латов, но как пришли известия, что союзные русским кочевники захватывают в плен людей и угоняют куда-то на восток, брат Карла решил перебраться к нему в город. Он тоже погиб, а его семья уехала в Любек. Один только племянник остался. Он женился на внучке Карла и унаследовал его таверну. — Клаус тяжело вздохнул, парой громких глотков окончательно осушил кружку и недоуменно уставился в ее пустое жерло, будто говоря: «Как, и это все?»
Отто вежливо-печально кивнул, подвинул к Ульке одну из полных кружек и произнес:
— Жаль старика… Но все равно кабанью ногу здесь по-прежнему готовят отменно! И… знаете что, давайте помянем всех, кто ушел за те годы, что меня здесь не было, — Старину Михеля, старого Карла, других… короче — всех! — Циммерман поднял кружку с остатками пива и резким движением опрокинул ее себе в глотку.
Шульц и Ульке молча последовали его примеру.
— Ну так вот, — продолжил Отто, ставя кружку на стол с громким звуком, что испокон веку означало в этой таверне требование новой порции пива, — после того как я оказался в Москве и стал не нужен тем, кто меня пленил, передо мной встал вопрос — что же дальше? Я мог бы попытаться пойти в Немецкую слободу, кою основали пленные лифляндцы, захваченные русскими еще в прошлой, Ливонской войне. Там время от времени появлялись немецкие купцы. Хотя очень мало. Сами ж знаете: сегодня русские торгуют по всему миру, и ехать за каким-то русским товаром даже в их порт, не говоря уж о самой столице, не имеет особого смысла. Дома все есть и не настолько уж дорого… Но, как мне сказали, немецкие купцы иногда появлялись. Однако сколько мне придется их ждать — никто уточнить не мог. Может, месяц, а может, и год!
— Я бы на твоем месте попытался устроиться к какому-нибудь русскому купцу, — с ноткой зависти в голосе от представившихся Отто возможностей заявил Шульц. — Русский язык ты знаешь, чего же еще?
Циммерман хмыкнул.
— Это не так-то просто. Они не очень охотно берут иностранцев. Да и требования к тем, кто желает пойти в приказчики к купцам, там, в России, куда как строги! Не то что здесь. Требуется знать счет намного лучше, чем у нас. Уметь вычислять дроби, причем не только обычные, но и считаемые по десяткам…
— Как это? — удивился Шульц.
Отто махнул рукой:
— Потом объясню. Это придумал фламандец из Брюгге Симон Стевин, а усовершенствовал сам великий Кеплер! [27] Но я не о том. Короче, чтобы пойти в приказчики к русскому купцу, мне не хватало знаний. А чтобы научиться — денег. Возвращаться сюда особого смысла не имело. Здесь шла война, и вряд ли во время нее имелись большие возможности зарабатывать торговлей… А садиться на шею Старине Михелю еще одним нахлебником я не желал. Да еще и не факт, что он бы меня принял…
Сверкнувшие при этом пассаже глаза Шульца подтвердили Отто, что его предположения были довольно близки к истине.
— Ну я и стал думать, как дальше жить. А тут выяснилось, что таких, как я, вполне готовы принять на службу в русское войско, кое стоит у них далеко на востоке. В армию, что воевала здесь, меня бы, понятное дело, не приняли… да я и сам бы не пошел. А вот туда решил пойти… — Циммерман сделал паузу и отправил в рот еще один шмат мяса, не обращая особого внимания на озадаченные взгляды соседей по столу.
Не пошел… не приняли… с чего бы это? Всем было известно, что солдатское дело такое: что приказано — то и делаешь. Во времена закончившейся аккурат перед Северной войной войны Тридцатилетней армии противников частенько, разорив какую-то местность, объявляли набор пополнения, и только что начисто ограбленные солдатами крестьяне спокойно шли наниматься в наемнические роты. Чтобы уже через несколько дней совершенно спокойно и на законных основаниях грабить бывших односельчан… Но их старый приятель говорил об этих странных вещах так, будто все это само собой разумелось. Да-а, странноватые, однако, порядки в русской армии.
— Вот так я и попал в Сунгаринскую крепость, — закончил свой рассказ Отто.
Некоторое время его приятели молчали, осмысливая услышанное. А потом Ульке осторожно спросил:
— А каково у тебя жалованье?
— Ну… сейчас два рубля в месяц. А когда рядовым стрельцом был — так рубль, — ответил Циммерман.
Двое его сотрапезников удивленно переглянулись. Негусто.
— Так тратить-то их особенно и не на что, — пояснил Отто. — Мундир, сапоги, ремень и остальное снаряжение — выдают. Все оружие — тоже. Спим в казенной казарме. Кормят тоже за казенный кошт. А если когда в выходной пропустишь стаканчик-другой ну или женщину наймешь естество потешить, так только тогда деньги и нужны. К тому же там, в Приамурье, можно и так женщину найти. Без денег. У местных племен обычай такой — своих женщин иноземцам подкладывать. Вот все и пользуются… Правда, в последнее время среди них много крещеных стало и сие уже не так распространено, как ранее. Но еще есть…
Глаза Шульца затуманились, похоже, он старательно что-то подсчитывал в уме.
— А кормят как? — закончив подсчеты, заинтересованно спросил он. — Живот не сводит?
— Да нет, — мотнул головой Циммерман. — В походе так вообще от пуза. Да и в военном городке всегда добавки попросить можно. Свои же повара готовят, из роты. Так что ежели что — с ними разговор у стрельцов короткий. — И он внушительно показал кулак.
— А ежели, к примеру, сапоги развалятся или мундир порвется?
— Так их по сроку выдают. Сапоги — на год. Мундир — на два. Остальному также свой срок имеется. Ежели раньше порвешь — за свой счет покупаешь с полкового складу. Так что все «дежурный рубль» завсегда на всякий случай имеют. Ну а в походе — так вообще бесплатно все спортившееся возмещают.
— А остальное?
— А остальное, — Циммерман оторвал от почти обглоданной кабаньей ноги еще шматок мяса и поднес его ко рту, — кто как тратит. Кто на женщин и выпивку. Кто копит до жилого, а тратит уже дома. Кто в рост в государев банк кладет. Там с каждого рубля за год пять копеек лишку набегает. — И он захрустел косточкой.
— А ты?
— А я, — Отто сплюнул застрявший в зубах мелкий осколок косточки и усмехнулся, — я жене отдаю.
— Так ты женился?! — изумленно воскликнул Ульке. Его лицо слегка перекосилось, и на нем появилось этакое слегка брезгливое выражение. — И на ком? На русской? Или… на какой-нибудь из местных племен, которая до тебя по их обычаю уже спала с сотней мужчин? — В его голосе явно чувствовалось неодобрение.