– Что случилось? – рискнула спросить художница.
– Мама утром пошла в больницу. А ее там оставили в стационаре, – убито ответила девушка. – Я ей сейчас туда вещи относила. Не говорят, когда отпустят.
– Все устроится…
Александра сделала неловкую попытку коснуться плеча девушки, но та отдернула руку, сердито взглянув на нее:
– Устроится, как же! На том свете!
– Зачем ты так… Твоя мама даже младше меня…
– Ну и что?! – голубые глаза то и дело наполнялись слезами, Анеля кусала губы, чтобы не разрыдаться. – Она вся больная. Если она умрет, что я буду делать одна?!
Этот простодушный эгоизм, совершенно детский, обезоружил женщину. Она стояла молча, понимая, что никакие слова тут не помогут и утешения не сработают. Анеля успокоилась сама. Откашлявшись, вытерев глаза, она вполне деловито спросила:
– Так вы надолго еще задержитесь? А то мама мне в палате напоследок сказала с вас за месяц получить…
– Конечно, я заплачу! – взяв сумку, Александра с готовностью расплатилась.
Она ясно видела женщину в больничной палате, глядевшую сейчас, должно быть, в окно на темное грозовое небо, видела ее глаза, такие же голубые, как у дочери – кроткие и вместе с тем пронизывающие насквозь. «Значит, очень плохо ей, раз все-таки велела взять с меня деньги… Сама не хотела брать. Боится, что дочь останется одна!»
– Правда, надолго мне тут задерживаться нельзя. Дела! Я хотела уехать сегодня в полночь, минским поездом, – призналась Александра девушке. Та разом поникла:
– Значит, я буду ночевать одна…
Художница хотела спросить, не может ли она пойти переночевать к родственникам или друзьям, собиралась сказать, что сама живет почти одна в полуразрушенном доме и до сих пор обходилась без происшествий… Вместо этого она, как могла тепло, пообещала:
– Но теперь я останусь до завтра. Наверное, сразу поеду в Москву, в час дня, около того…
– Спасибо! – просияла Анеля. И как будто эта маленькая отсрочка что-то решала, разом взбодрилась: – Я пойду, поставлю чайник!
– Да, это будет очень кстати… – кивнула художница.
Когда сели пить чай в комнате Анели, за окнами совсем стемнело. Лил сильный дождь, иногда погромыхивало, но молний не было. Девушка зажгла свет, и Александра беглым взглядом оценила обстановку. Довольно свежие обои, туалетный столик с косметикой, письменный стол с разбросанными тетрадями и книгами, открытый ноутбук, диванчик с множеством вышитых подушечек… Здесь были видны попытки создать уют, несмотря на скудные средства.
– У тебя хорошо! – сказала Александра, чтобы хоть как-то ободрить подавленную девушку.
Та уныло кивнула:
– Да… А что толку? Все равно дом скоро снесут.
– На новой квартире вам с мамой будет лучше…
Анеля закрыла лицо ладонями, но не расплакалась, как ожидала художница. Девушка некоторое время сидела молча, опершись локтями о стол, покрытый вязаной скатертью, слышно было только ее тяжелое дыхание да частый стрекот капель по стеклам окна. Наконец она отняла ладони от покрасневшего лица, взглянула на Александру и спросила:
– Вы делаете вид, что вам не страшно или вам правда не страшно?
– Анеля, о чем ты? – искренне удивилась женщина.
– Вы не боитесь, что мы тут одни… Во всем доме! На первом этаже никого, на втором – только мы… Почему-то, когда мама была рядом, я не так боялась, хотя ночами бывало жутко. Тут все скрипит, стонет, как живое. Иногда кажется, что по коридору кто-то ходит, останавливается под дверями, прислушивается, стучится потихоньку… А это просто половицы рассыхаются! С ума сойти можно!
– Я привыкла жить в подобных условиях, меня половицами не напугаешь!
Александра постаралась, чтобы ее улыбка вышла как можно более правдоподобной, и добилась своего – лицо девушки чуть прояснилось.
– А я ужасная трусиха… – призналась она. – Да еще этот случай, вчера, тут рядом, на Первомайской. Стреляли в какую-то женщину… Она зашла в подъезд, ее догнали и выстрелили! Говорят правда, не попали…
– Да, я слышала, – Александра поднесла к губам чашку с остывающим чаем. – Здесь у вас тихо, такое не часто случается, верно?
– Я и не помню, чтобы такое было… – подтвердила девушка. – Со стрельбой! Всякое, конечно, бывает, и поножовщина спьяну, и по ревности… Но чтобы стрелять, средь бела дня…
Неожиданно близко, казалось, в палисаднике под самым окном, ударил раскат грома. Девушка испуганно вскочила, вытянувшись в струнку, и вскрикнула. Александра невольно вздрогнула, чай выплеснулся на скатерть. Анеля, нервно улыбаясь, перекрестилась:
– И тогда гроза была… Никто даже не слышал, как стреляли…
– А кто стрелял, не говорят?
– Говорят всякое… Я слышала, что какая-то девушка. Наверное, тоже ревность!
«А если не ревность, то что?» – спросила себя Александра, вновь усаживаясь за стол и промокая мокрое пятно полотенцем. Она очень мало думала о вчерашнем происшествии, хотя в другое время подобный случай, произошедший с приятельницей, занимал бы все ее мысли. Поглощенная своей охотой за мистически недостижимым единорогом, она и не вспоминала о том, что случилось с Татьяной. Но теперь, когда девушка упомянула про ревность, вчерашний эпизод пришел ей на память.
«Татьяна уверена теперь, что стреляла не супруга ее воздыхателя. Допустим, что она и не могла бы это сделать. Наняла кого-то? Если собирается разводиться и судиться – едва ли. Нанимать в таких обстоятельствах логично не киллера, а адвоката. Но кто тогда стрелял в Таню? Ведь она больше и подумать ни на кого не может. Смертельных врагов вроде нет… Зазноба ее собственного супруга, та польская девушка, с которой сошелся Алесь? Но она далеко… Да и к чему ей стрелять, если брак любовника все равно распадается, а его квартира заложена, и золотых гор от раздела имущества не предвидится… Или Таня сама знает не все, или мне говорит не всю правду… Или ее просто с кем-то перепутали!»
– Еще чаю? – предложила Анеля, окончательно опомнившись от испуга. – Давайте, я чайник заново поставлю и скатерть переменю…
Девушка хлопотала вокруг стола с преувеличенной серьезностью, поглощенная хозяйственными мелочами, которые так хорошо помогают забывать о крупных неприятностях. Александра, слегка отодвинувшись от стола вместе со стулом, держа на весу почти пустую чашку, смотрела прямо перед собой, ничего не видя. Ей хотелось думать о лжи, которую наворотил Павел, а вместо этого мысли возвращались к вчерашнему происшествию в подъезде на Первомайской. «Там тоже было все иначе, чем казалось сперва… Вроде все просто и очевидно – некая девушка выслеживает Татьяну, стреляет в нее, и это, конечно, не кто иной, как супруга ее любовника. Но нет… Почему же за Таней следили? Шли от самого музея? Она несколько раз обратила внимание на эту девушку по пути, сказала – та выглядела, как приезжая, крутила головой по сторонам, озиралась. Девушка выслеживала кого-то другого и перепутала свою жертву с Таней, это очевидно! Местные жители тут все друг друга знают, хотя бы в лицо, а эта ошиблась! И она не знала, куда идти за жертвой, где та живет, иначе ждала бы уже в подъезде, а не светилась бы на улице. Зато знала, где подкараулить – где-то в районе музея… Грабеж? Да она к ней даже не подошла!»