Но в комнате было слишком много ненужного: фарфоровые и терракотовые кошечки, разбросанные везде книги и журналы, нотные листы, разнокалиберные подсвечники, глиняные горшки с цветами, видеокассеты, компакт-диски, кассеты, открытая записная книжка. В углу гитара.
А стены… Они были обклеены обоями с рисунками в стиле Моне и Ренуара, а на них — репродукции акварелей Курье и Ив, семейные фотографии. Тут висел и огромный плакат Элвиса Пресли в молодые годы, а также плакат поменьше «Битлз», а потрепанный плакат молодой Энн Блит, сидящей на крышке фортепьяно, даже был заключен в рамочку. Мэтт усмехнулся. Он был поклонником старых фильмов — может быть, у них с Паолой найдется кое-что общее.
Отдельный угол оккупировало пианино. Рядом стояла корзинка, заполненная исписанными нотными листами. Еще в одной корзине — вязальные крючки, разноцветные клубочки, а на ближнем стуле незаконченная вышивка. Мэтт изумленно покачал головой. Неужели она интересуется всем?
На полу были разбросаны резиновые игрушки. Мэтт нахмурился. Где же кошка? Мысль о том, что та вот-вот появится, нервировала. Если она посмеет тереться о ногу, его просто вырвет. Однако в доме Паолы не пахло кошкой, как это обычно бывает. Только слегка ванилью, а этот запах он любил.
— Ну, вот и я. Теперь чувствую себя немного раскованнее. Ты что-нибудь выпьешь?
Услышав ее убаюкивающий голос, Мэтт поднял глаза. Его сердце, кажется, остановилось. Или это мерещится? От удивления он даже рот приоткрыл.
Во что это она оделась? Это же просто пеньюар. Красный шелковый пеньюар. Теперь его сердце глухо забухало. Мэтт привстал, однако она плавно скользнула к дивану и нежным толком заставила его сесть обратно. Ее губы приоткрылись, так что виден был кончик розового языка. Когда она слегка наклонилась, можно было увидеть ее груди: их прикрывали лишь тончайшая ткань и кружево.
— Послушай, — прошептала она, — тебе не нужно вставать, я обо всем позабочусь.
Ее слова и голос — нежное обещание, лелеющая душу любовная песня. Ее кожа источала запах сандала и каких-то сладковатых восточных специй. Освещенные со спины тусклым светом волосы манили своей пушистостью.
На шее пульсировала жилка, и, заметив ее, Мэтт едва сдержался, чтобы не приникнуть к ней губами. Шелковая ткань ниспадала, легко касалась тела, свивалась в причудливые узоры.
Его руки задрожали, он нервно сглотнул. Тишину нарушали лишь потрескивание поленьев и мерное тиканье часов на каминной доске. Она будто видела витавшие в его сознании эротические образы, будто чувствовала, как бежит кровь по венам, как гулко стучит сердце. Паола загадочно улыбнулась. Что в этом изгибе губ — понимание, невинность, порок?
Она распрямилась, и теперь сквозь прозрачную ткань четко обозначались контуры тела. Медленно повернулась, взглянула через плечо. Опять улыбнулась.
Мэтт созерцал, не в силах что-то промолвить. Руки стали влажными, сердце по-прежнему не желало утихомириться. Скользящей походкой она направилась к тускловатой лампе.
— Сначала я приглушу свет.
Черт, что же происходит?
— Паола. — Он произнес ее имя с каким-то надрывом. — Нам… нам надо поговорить.
— Конечно, надо, — мягко ответила она. Через минуту она явилась с двумя бокалами бренди. Янтарная жидкость поблескивала. Он принял бокал безмолвно, машинально покачал содержимое, затем поднес к носу, скорее чтобы укрыться от ее колдовской улыбки, нежели от того, чтобы ощутить аромат напитка.
Бренди пахло необычно: вернее, оно пахло соблазном, пахло беспокойством. Боже праведный! Она знала, что делала. Это было тщательно спланированное совращение.
Ах, маленькая плутовка! Ей будет хорошим уроком, если он, выпив до конца свой бренди, встанет и уйдет. Эта особа опасна и расчетлива. Она явно собиралась продолжать их отношения.
А «особа» вновь улыбнулась, показав соблазнительные ямочки на щеках, которые почему-то ассоциировались у него с нагим телом. Господи, подумал Мэтт, еще немного — и я буду чувствовать себя мухой, попавшей в сачок. Он не знал, то ли ему сердиться, то ли чувствовать себя польщенным, то ли расслабиться.
— А почему бы не послушать музыку? — спросила она.
Прежде чем он что-то ответил, она включила стерео, вставила кассету, и скоро комната наполнилась возбуждающими переборами струн испанской гитары.
Паола грациозно уселась рядом с ним на диван, одна рука на спинке и касается его плеча. Осторожно поставив фужер на кофейный столик, она склонила голову ему на плечо, другой рукой коснулась его груди.
— Боже мой, как бьется твое сердце. Тебе нужно научиться расслабляться. Ты слишком сдержан. — В это время ее рука скользнула вверх, коснулась шеи. — Так о чем ты хотел поговорить?
— Паола, — произнес он сдавленным шепотом. — Что ты делаешь? — Шаловливый пальчик кружил вокруг его уха. Но внезапно она сжалась и мучительно вскрикнула.
— Что случилось? — обеспокоенно спросил Мэтт.
— Ой! У меня судорога. Ой, Мэтт, как больно! — Она стонала, лицо скривилось от боли.
— Где судорога?
— Здесь, под лодыжкой. — Причитая, она задрала правую ногу, нехитрый покров слетел прочь.
Как во сне, Мэтт наклонился к лодыжке, обхватил ногу ладонями. Помассировал напряженные мышцы ноги, которая теперь удобно возлежала на его коленях.
— О-о, — постанывала она. — О, Мэтт, не останавливайся.
Он знал, что должен остановиться. Знал и то, что, если у него осталась хоть толика здравого смысла, ему следует сейчас же убрать с колен ее ногу. Разве она не понимает, чем чреваты подобные вольности.
Но, кажется, дело зашло слишком далеко. Его загипнотизировала ее теплая, упругая, ароматная кожа, желание, которое волнами разлилось по его телу. Боже праведный, он желает ее!
Мэтт сделал последнюю попытку.
— Не считаешь ли ты, что нам следует поговорить прежде, чем мы…
— Шшш. — Она коснулась пальцами его губ. — Не нужно слов. Их было уже достаточно.
Его руки продолжали двигаться вверх и вниз по ноге, вот уже добрались до ее бедра. Паола вздрогнула. Теперь он знал, что назад пути нет.
Скоро она лежала на спине на мягких подушках дивана. Мэтт продолжал одной рукой ласкать ее шелковистое бедро, другая же легко дотянулась до мягкой, податливой груди.
Она играла на нем, как на своем пианино медленно, напористо, показывая клавишам свою власть. Она щипала его, как щиплет свою гитару, проносясь пальцами по струнам, которые постепенно делаются все более податливыми.
Она не остановится, пока не завладеет им полностью, пока с него не слетит лоск, пока он не задрожит, не сделает то, чего она желает. Она покажет ему, что далеко не все можно проанализировать и распланировать. Она преподаст ему урок. Она станет главенствовать в их отношениях, казалось, эти намерения удивительно легко претворить в жизнь.