Сообщаю, что я жив и здоров. Наконец появилось свободное время, когда могу сесть и написать вам, мои дорогие, письмо.
Обстановка на фронте стала улучшаться. Наконец-то проявился просвет. Мы начали выходить из окружения, образовавшегося в форме бутылки, горлышко которой выходило к Новгороду… В батальонах потери исключительно велики и ничем не оправданы. Исключительно наши неудачи объяснить можно тем, что у нас на передовых позициях мы не видим ни одного нашего самолета, ни одного нашего танка, а у немцев самолетов – как рой пчел, танков не сосчитать. Разве можно устоять перед такой техникой врага?..
Командование наше стоит не на должной высоте, оно первое бросается в панику, оставляя бойцов на произвол судьбы. Относятся же они к бойцам, как к скоту, не признавая их за людей, отсюда и отсутствие авторитета их среди бойцов…»
Смирнов оторвал глаза от письма и оценивающе посмотрел на невысокого красноармейца.
– Подойди сюда! – приказал он Ермолову.
Красноармеец осторожно подошел к столу, часто моргая глазами. Особист протянул ему навстречу руку, в которой был зажат листок с письмом.
– Ты писал?
Красноармеец, вытягивая шею, всматривается, начинает шевелить губами.
– Мое письмо, – кивнул головой Ермолов.
– Что же ты, сука, своих родных обманываешь? Ты что, близорукий? Не видишь ни наших танков, ни наших самолетов?
– Я писал правду, – опустив голову, произнес рядовой.
– Ты – паникер и предатель! – неожиданно закричал Смирнов. – Тебе не нравятся твои командиры?
– Я писал только своей жене и детям, – упрямо твердил свое Егоров. – Они должны знать правду.
Особист вышел из-за стола, подошел вплотную к красноармейцу.
– С кем еще ты беседовал на эти темы?
– Ни с кем. Даже о том, что я написал такое письмо, не знал никто… – Рядовой исподлобья взглянул на майора, – кроме вас.
Особист Смирнов ударил Ермолова наотмашь кулаком по лицу и закричал:
– Врешь, сволочь! Я тебя под трибунал отдам, знаешь ли ты это?
– Я ни с кем на эти темы не разговаривал, – с трудом удержавшись на ногах, снова ответил Ермолов.
Особист обошел вокруг Ермолова, сложив руки на груди, подошел к двери, открыл ее.
– Уведите арестованного!
Вошел часовой, сурово глянул на Ермолова. Тот послушно, заложив руки за спину, покинул комнату. Едва они ушли, заглянул капитан.
– Что с ним делать, Иван Петрович?
– Под трибунал! Статья 58, пункт 10 и расстрелять на хрен.
– Слушаюсь! – Капитан взял под козырек и выскочил наружу, догоняя часового.
30 мая группа из четверых бойцов роты Ускова во главе со старшиной Кузьменко покинула расположение части и исчезла в ночной мгле. Ночь была беззвездной, а значит, и вероятность попасться на глаза врагу уменьшалась. Перед выходом, капитан лично пожал каждому бойцу руку и похлопал по плечу.
– Личные документы все сдали?
– Так точно, товарищ капитан. Лично проверил, – заверил Кузьменко.
– Хорошо, Кузьменко. – Усков еще раз окинул взглядом бойцов, чуть дольше задержавшись на Таврине, обнял Кузьменко за плечи и отвел немного в сторону. – Глаз не спускай с Таврина.
– Вы же знаете, мне два раза приказывать не нужно, – так же тихо ответил старшина.
– Желаю успеха, товарищи! – капитан снова повернулся к разведчикам. – И главное, всем вернуться живыми и невредимыми. У нас еще с вами впереди бои за Берлин.
– Мы же все понимаем, товарищ капитан!.. Мы только туда и обратно!.. Не впервой!
Бойцы по одному уходили. Предпоследним шел Таврин. Пожимая ему руку, ротный слегка задержал его.
– Товарищ красноармеец, не знаю почему, но мне передали приказ, согласно которому вам нужно завтра утром, по возвращении с задания, срочно явиться в Особый отдел дивизии.
Таврин вздрогнул, но темнота скрыла его волнение. Как же сглупил Усков, предупредив его об этом. А может, капитан и хотел его предупредить?
– Какие вопросы, командир, – постарался улыбнуться Таврин. – Вернусь с задания и тут же лечу в штаб дивизии.
Усков, глядя ему в глаза, спросил:
– Не носил ли ты когда-либо фамилию Шило?
Таврин выдержал прямой взгляд ротного, ни один мускул на его лице не дрогнул.
– Никак нет, товарищ капитан! Всю жизнь ношу фамилию Таврин, которой и горжусь.
– Ну, удачи! – Усков с облегчением выдохнул и хлопнул Таврина по плечу.
Таврин ускорил шаг, догоняя товарищей.
«Заложил все-таки, сука! – Таврин почувствовал себя загнанным волком. – Как же, дождетесь вы меня в вашем Особом отделе. Видимо, пора! Больше такого случая не будет».
Дозор медленно, но верно продвигался к линии фронта, находившейся в нескольких сотнях метров от их позиции. А оттуда и до Ржева, цели их задания – рукой подать. Таврин внимательно смотрел по сторонам. Угловым зрением видел, что старшина время от времени посматривает в его сторону. Но вот впереди послышалась немецкая речь. Разведчики напряглись.
– Ложись! – шепотом скомандовал старшина.
Все тут же залегли, сняв с предохранителя автоматы ППШ.
Таврин понял, что, если сейчас он не воспользуется представившейся возможностью, потом может быть поздно. Он стал медленно отползать назад, к заранее выбранному толстому дереву, росшему метрах в двадцати в стороне от залегших красноармейцев. Закинув автомат за спину, стараясь не дышать, Таврин все ближе и ближе подползал к намеченной цели. Товарищи не обращали на него никакого внимания, поскольку голоса немецких дозорных не удалялись, к тому же вдалеке показались фары двух ехавших мотоциклов. Поравнявшись с немецким дозором, мотоциклисты остановились. Переговорили накоротке. Уехали.
Таврин был уже за деревом. Поднялся, отряхнулся, поправил автомат и двинулся в том направлении, куда уехали мотоциклисты и откуда шел немецкий дозор. От своих однополчан он оторвался довольно далеко, чтобы не бояться их. Теперь самое главное – как лучше преподнести себя немцам. Он задумался и вздрогнул от хрустнувшей под подошвой его сапога ветки. В этот же самый миг совсем рядом от него прозвучал окрик немецкого часового.
– Хальт!
Таврин от неожиданности даже присел, но тут же взял себя в руки и вышел из-за укрытия, подняв руки.
– Я сдаюсь! Их эрфангенгебен!
Часовой направил на Таврина луч довольно мощного фонарика. Яркий свет осветил Таврина снизу вверх. Когда луч света дошел до его лица, Таврин прикрыл глаза ладонями.
– Хенде хох!
– Так свет-то убери с глаз.